Дмитрий Барчук - Новый старый год. Антиутопия

В этот момент камера показала осунувшееся, изможденное лицо российского правителя, который дрожащим от волнения голосом сказал:

– Западные спецслужбы, воинствующие круги империалистических государств, рвущиеся к мировому господству, пытались лишить нашу страну ее надежного ядерного щита. Хотели взорвать наш гигант, наш страж мира – Обский химический комбинат. Но у них ничего не вышло. И тогда, озверев от собственной беспомощности, они нанесли нам другой коварный удар.

Селин сделал паузу. Сглотнув слюну, он продолжил:

– В этой трагедии я понес личную утрату. Погибла моя единственная дочь, ее муж и не родившийся их ребенок. Мой внук. Но я, стиснув зубы, отвечу всем врагам России: мы никогда не спасуем перед их угрозами. Пусть не надеются. На каждый их удар мы ответим еще более сильным, более мощным, более яростным ударом. Пусть трепещут. Час возмездия близок!

Увлекшись просмотром новостей, женщины не заметили, как включился факс. Из него стала выползать длинная бумажная лента с текстом на английском языке. Это было согласие руководства одного из сиднейских колледжей принять на учебу мисс Светлану и мисс Валентину Самохваловых, а также мисс Людмилу Крутоложину.

Вчера был суд. Но его осужденные помнили смутно. Перед процессом каждому из них вкололи изрядную дозу наркотиков, чтобы они вели себя, как положено, и не сболтнули лишнего. Хотя слушание было закрытым, организаторы фарса решили все же перестраховаться.

Приговор суда – смертную казнь через повешение – террорист и шпион встретили с идиотскими улыбочками. Чтобы на их лицах появилось столь нужное для газеты «Правда» чувство раскаяния, конвоирам пришлось дать каждому из них кулаком в живот, и лишь тогда фотографу удалось поймать подходящий кадр.

После судилища их снова привезли в специальный изолятор КГБ. Но на этот раз поместили не в карцер и не в госпиталь, где благодаря стараниям Веселого провел последние дни Кузнецов и заметно подлечился, а в просторную побеленную известью камеру, в которой было даже небольшое зарешеченное окно, две кровати с настоящими простынями, стол, два привинченных к полу табурета, клозет и умывальник.

Георгий пришел в себя лишь поздним вечером. Состояние эйфории и вселенского пофигизма улетучилось, и сейчас его сменил животный, проникающий в каждую клетку мозга страх. Физической боли он практически не ощущал, лишь ныла сломанная в лодыжке левая нога, которую тюремный хирург, не тратясь на гипс, просто стянул шинами. Он повернул лежащую на подушке голову в сторону тлеющего ночника и увидел, что за столом сидит какой-то человек и что-то ест из миски. Австралиец нащупал стоявший у изголовья костыль, поднял его и швырнул в сторону этого чавкающего привидения.

– Ты чего разбуянился? – услышал он в ответ знакомый голос. – Лучше встань и поешь. У нас сегодня нормальный ужин. Картошка с настоящим мясом.

– Андрей? Крутоложин? Ты? – не веря своим ушам и глазам, произнес Кузнецов. – Откуда ты взялся?

– Как откуда? – в свою очередь удивился Крутой. – Ну ты даешь, паря. Мы же с тобой по одному делу проходим. И, как я понял, тебя и меня уже приговорили к исключительной мере. Уж больно мне это место напоминает камеру смертников.

– Да? – переспросил Георгий, вдумываясь в смысл сказанного товарищем, а затем вдруг добавил с явным облегчением. – Ну и ладно. Хоть закончится весь этот ужас. Я очень устал. Какое сегодня число?

– Восемнадцатое или девятнадцатое, – ответил Андрей. – Я сам уже потерял счет дням от той гадости, которой они нас колют. Хотя, постой-постой. Я что-то такое слышал, что нас казнят в воскресенье. Чтобы больше народу собралось поглазеть. Значит, сегодня суббота – восемнадцатое января.

– Это хорошо, – вымолвил Георгий.

– Что хорошо? Что нас казнят? – удивлено спросил его Крутой.

– Что это произойдет в Крещение. Есть такое поверье, что люди, умирающие в церковные праздники, неизменно попадают в рай. Бог им прощает все их земные грехи в эти дни. Так что нам, можно сказать, повезло.

– Ты брось готовиться к встрече с Богом. Давай лучше подумаем, как нам это дело отложить на неопределенный срок. Я еще на тот свет не собираюсь. Мне еще кое с кем рассчитаться нужно. Без этого мне любой рай адом покажется, – возразил неунывающий Андрей.

– Ты имеешь в виду Костю Веселого? Прости его, Андрей. Его жизнь еще накажет.

Крутой удивлено посмотрел на сокамерника и ответил:

– У тебя точно, старик, крыша поехала. Я про других говорю, которые накололи меня, как мальчишку. Веселый уже давно в преисподней жарится на сковородке. Он же был в том самолете, который якобы борцы за наше освобождение взорвали. Нам же и это в вину ставят. Неужели ты ничего не помнишь?

Кузнецов отрицательно покачал головой.

– Я, видать, точно от их наркоты умом двинулся? Значит, говоришь, Костя погиб. Тогда мне точно спасения ждать неоткуда. Последняя моя надежда была на него. «Я умру в крещенские морозы» – писал Николай Рубцов. Андрей, а ты боишься смерти?

Крутоложин выплюнул косточку от компота и сказал:

– Я стараюсь об этом не думать. И ты бы лучше пораскинул мозгами, как нам уцелеть. У тебя же всегда была голова светлая.

– А я, сам не знаю почему, перестал в последнее время ее бояться. Ты знаешь, на Корсике вообще считают, что Земля – это планета мертвых, а мы, живые, на ней только временно. Когда Наталья рожала Алешку, я присутствовал при родах. Я стоял у изголовья и в принципе ничего конкретного не видел, как дети появляются на свет. Все, ребенок уже вышел, акушерка перерезала пуповину, запеленала новорожденного и подала его мне. А потом циничная врачиха, что перед родами твердила мне, что все мужики слабонервные, многие даже в обморок падают в родильном отделении, возьми и брякни, мол, нам надо швы наложить, не могли бы вы подуть ТУДА, молодой человек. Я и подул сдуру. Только вначале мне пришлось ТУДА посмотреть. Ты знаешь, Андрей, моему взору открылась настоящая бездна. Бездонная, черная яма. И тогда я понял, что мы приходим в этот мир из бездны и уходим в бездну.

– А как нас казнят? – после некоторой паузы спросил он Андрея.

– В приговоре что-то было про повешение, – напряг свою память Крутой.

Кузнецов как-то странно улыбнулся и процитировал Вийона:

– Пожалуйста, перестань паясничать, – попросил товарища Андрей.

Но Жоржа уже понесло. Он оседлал своего любимого поэтического конька и, похоже, не собирался с него слезать. Крутоложин знал эту его слабость, поэтому не стал больше ему ничего говорить, а закурил и задумался о чем-то своем, пока чтец изливал душу.