Федор Метлицкий - Драма в конце истории

— Да, в основном поэты, барды берут одну метафору, например, белой лошади, и делают из нее бесконечный смысл. И мало тех, кто в одном тексте создают великий смысл, в который входит бесчисленное число метафор.

Веня глянул сочувствующе.

— Есть авторы, которые заглатывают. Предрасположенные к нашему духу. Их надо бояться, чтобы не лишиться самобытности. Ты не верь, что я говорю. Иди своей дорогой. В тебе есть что-то, думаю, не потеряешь себя.

Он вздохнул.

— У меня тоже — днем плохо пишется. С зевотой вхожу в нирвану. Потому что сильное чувство уходит в подсознание. Пишу ночью.

Как страшно — искать себя всю жизнь, и не найти! Не попасть в единственный фокус. То есть не достичь подлинного озарения. Графоманство гораздо хуже, чем блаженное состояние идиота.

Подошедший Батя вмешался:

— Нет сюжетов? Да я тебе набросаю, сколько хочешь.

Веня насупился.

— Как это — набросаешь? Чтобы клепать детективы и боевики? Этого и без нас довольно. Литература — это дело глубоко душевное. Дело судьбы.

— Ваши озарения неприменимы. Ваши выходы — иллюзорны, они только в воображении. Вы напичканы литературой, то есть иллюзиями. А в реальной жизни их нет. Но мы не можем оторвать иллюзии от реальной жизни. Это философский вопрос — перенос энергии на другое. Считаем, что получаем наслаждение от женщины, а на самом деле — наслаждение в нас. Но вот странно: этот эгоизм наслаждения — дает продление, бессмертие. Редкое совпадение эгоизма с иллюзией отдачи.

Веня разозлился.

— Без онтологического размыкания, как говорят философы, мы все — в чем-то фашисты. Одинаковые во все времена. Что, Гитлер — пришедшее из бездны чудовище? А Батя — откуда?

— Бросьте трепаться! — закричал Батя. — Есть несколько вариантов. По улицам — холодно и мокро, прически испортим. Говорю с тайным смущением — ресторан.

— Где деньги?

— Действительно, где юани? У вас, пропойцев, наверняка нет.

— Не-ет! — заблеяли мы с Веней.

Батя пересчитал пальцами в кармане наличность.

— Есть деньги на пиво. Прежде чем делать ответственный шаг — есть еще вариант. У меня в портфеле двойное дно, там кое-что есть.

Импортные водка стала немыслимо дорогой из-за принятых пошлин, мы обычно брали наши марки типа «Божья роса» или «Тамбовский волк» со стеклянной пробкой этого зверя.

Веня хотел сдержаться.

— Сейчас алкоголики устарели. Эпоху делают крепкие трезвые люди.

Зашли в летнюю забегаловку. Под навесом продувало, было темно и холодно.

Веня зябко поежился.

— В нашем климате никогда не будет уютно. Как бы ни старались обустроить.

Хозяин подозрительно оглядел нас, показал на объявление «Пить посторонние напитки запрещено. Закон №…».

— Пять юаней.

Миролюбивые китайцы ласково заполонили рынки не только наши, но и Америки, и ближнего Востока, где, наконец, был решен вопрос доминирования Китая.

— Водку на пиво — это диво, — быстро сказал Батя и заказал пиво на всех.

Он, самый богатый из нас, чувствовал себя хозяином.

— Учтите, сейчас будете мою кровь пить. Не пейте быстро.

Вытащил из портфеля головку бутылки, завернутой в газету, открыл горлышко и всем туловищем налил в пивные кружки. Мы с Веней оживились.

Мы перешли в иное измерение.

Пили по старинному рецепту пиво с водкой, еще больше холодея от этой смеси.

— Веня, ты что трясешь головой, уже готов?

— А ты что трясешься над деньгами? — ощерился Веня на Батю.

— Я скуп внешне, в мелочах, как Шейлок, но внутри щедр, мне ничего не надо.

— Га-га-га…

Мы казались себе отверженными равнодушной средой талантливыми авторами. Не приходило в голову, что просто пьяницы, не нашедшие себя из-за нагромождений метафизической бессмыслицы, или из-за лени.

В нас нет побуждения к действию, потому что нет цели. Но есть интрига, в результате которой возникает напряжение, — конфликт, образующий сюжет. Не хочется идти на площадь. Не хочется подавать руку утопающему, идти к умирающей родственнице, потом хоронить ее. Хотя любопытно — для познания. Мы считали, что подорваны последним усилием энтузиазма после падения авторитарного режима, оказавшегося бесплодным.

Веня, заплетая языком, читал свое:

Мне стало стыдно за свои стишки — абстрактного романтика.

Потом сидели на скамье, под крап дождя. Батя стал тискать мое плечо, как альфа-педик.

— Вон идут девочки, ну, подойди. Трус же ты…

Веня подзуживал:

— Он умеет ловко знакомиться в любом месте и в любых положениях.

Ему-то легко. В нем есть что-то независимо-надежное, к чему безоглядно тянутся женщины.

Мы с Батей глядели на девочек с одной и той же мыслью. Эта мысль застила истинные отношения — наше чистое обожание. Не могли лицемерить, и поэтому отношения с ними были фальшивыми. В Бате это выражалось бравадой и грубостью, и это отпугивало.

— Дай сотню, — сказал пьяненький Веня. — Завтра отдам.

— Пиши расписку.

На расписку он наложил резолюцию: «Х… вам в нос!»

Когда мы остались с Батей, он сказал:

— Во время учебы в университете у него погибла любимая девушка, красавица с его курса, — бросилась с двадцать седьмого этажа университетской высотки. Почему, никто не знает. С тех пор он стал уходить в себя.

Кажется, я стал больше понимать Веню.

Батя, расставаясь, ухватил мое плечо.

— Скажу моей, что был у тебя. Ничего, старик? Давай вместе зайдем, и ты мимоходом скажи: «А хорошо мы у меня выпили на пару юаней».

Это его манера — навязывать свои заботы другим.

Вспоминаю детство на окраине города, где бегал в «зону отчуждения» на сопку над заливом, заполнившим все своим сиянием.

Мимо меня прошла третья мировая война между Западом и Ближним Юго-Востоком. Время, когда наша система перестала быть авторитарной. Оппозиция сумела проникнуть в низовые структуры власти, и постепенно свалила авторитаризм и коррупцию. Жизнь изменилась. Анемичная власть стала подобна ненужному отростку тела — аппендиксу.

Население планеты сократилось, но не только из-за войны. Рождение детей потеряло былое значение, потому что в силу развития технологий удлинился срок жизни, и созданы эффективные таблетки от зачатия. Хотя биологические часы не позволяют человеку желать продления.