Василий Ванюшин - Вторая жизнь (Иллюстрации П. Зальцмана, Ю. Мингазитдинова)

Спать не хотелось. Он достал другую книгу и, так же не взглянув, кто ее автор, открыл наугад. Это оказались стихи.

Верно! В этом огромном городе-муравейнике, кажется, есть хорошие люди, а человека, который бы поддержал, нет.

А верно ли это? Кто может здесь искать тебя, чужого чело века? Семья, товарищи — далеко. Друзья из посольства не станут, не имеют права вмешиваться в дела института, а тебе именно там нужна поддержка. На газетную шумиху надо махнуть рукой — Шельба прав. Но встанет ли он на твою сторону? Кому ты нужен в этом огромном чужом городе? Кто до сих пор искал тебя? Кайзер! Но лучше бы не знать его. Эрика звонила и сказала: «Прощайте!»

…И жжет твое сердце тоска, и сам ты словно контужен. Право, хуже всего — больших городов одиночество.

Уснуть не удавалось, вечер тянулся бесконечно долго, За окном вспыхивали неоновые огни реклам, прятались, возникали снова, методически повторяя одно и то же.

Даниил Романович еще ни разу не бродил по ночным улицам Атлансдама. Он спустился вниз, в шуршащий поток пешеходов. Липкие огни гонялись за лакированными машинами. Толстые тени от проводов лежали поперек улицы. Небо исчезло, вверху была одна черная пустота.

Люди шагали, подпрыгивая, а когда появлялась встречная машина, бьющая в глаза светом, казалось, они прыгали на одном месте.

Галактионов слышал, что в городе есть река, и он пошел в ту сторону, где она протекала. Надоели камни, хотелось увидеть струящуюся воду и, может быть, кусочек зелени.

Магазины работали. Люди входили в крутящиеся стеклянные двери, и эти же двери выпроваживали их, легонько поддавая в спину: механический привратник был недоволен расчетливостью покупателей. Даниил Романович не видел, чтобы два-три человека обсуждали какую-либо покупку. Никого не интересовало, кто и что выбирал. Каждый делал это в одиночку. Каждый был наедине со своим карманом и советовался только с ним: от кармана зависело, что купить. А богато убранные витрины смеялись и словно говорили: «Не понимаешь, что такое жизнь! Вот она! Не скупись».

Эту жизнь изображали манекены. Их было много, в разных позах и по-разному одетых. Была даже целая квартира, в которой среди мебели жили манекены. Они изображали супружескую чету, возлежащую на рядом поставленных низких кроватях; забавляющихся игрушками детей. Молодая розовая девица с очень узкими плечами сидела, развалясь, в шезлонге, высоко закинув худую, как палка, ногу. Она смотрела ярко разрисованными глазами в телевизор. Телевизор был настоящий. Экран светился, и настоящая Юв Мэй говорила о красоте жизни. Телевизор стоял к витрине боком, и Даниил Романович не мог разглядеть лица диктора. Разноцветные лучи тканей скользили по витрине, Юв Мэй говорила о каждой из них, отдавая предпочтение нейлону, тэторону, тэвирону, ацетату и рейону.

— О, ацетат! — восклицала Юв Мэй, — он изящен и красочен. В нем девушки прелестны, как распустившиеся цветы.

А рейон! Мы уверены в превосходных его достоинствах. Его дешевизна — результат непрерывного технического усовершенствования, его высокое качество — плод многолетнего опыта и технических достижений.

Но не будет преувеличением сказать, что человечество наш ло все идеальные качества волокна как такового лишь в тэтороне. Это самое несгибаемое из всех волокон, самое прочное, очень приятное на осязание, оно не горит и весьма устойчиво против всякого рода химикатов.

Но тем, кто обеспокоен состоянием своего здоровья, советуем покупать вещи из тэвирона. С химической точки зрения это волокно является разновидностью полихлористого винила… Важнейшее достоинство его в том, что оно вызывает отрицательное статическое электричество, которое играет ценнейшую, с медицинской точки зрения, роль в оздоровлении организма. Любой медик подтвердит правильность моих слов…

— Вы, случайно, не медик? — услышал Галактионов возле се бя игривый голос. Спрашивала женщина, высокая и худая, с дряблой кожей, густо накрашенная.

— Нет, — ответил он и пошел к реке.

В аккуратно вырезанном в цементе русле с отвесными берегами текла вода. Река брала начало далеко в горах и, вероятно, там была бурлива и светла. Здесь же вода текла медленно, светилась тускло и казалась густой. Зелени на берегах не было.

На набережной, как и возле всякой приличной реки в любом городе, конечно, нашлось место ресторанчику. Из его больших распахнутых окон доносился скулеж джаза. На полупрозрачных шторах маячили тени. Ужинать не хотелось, но Даниил Романович понадеялся, что аппетит придет во время еды.

Ресторан оказался из тех, где сверхмодные танцы считались неприличными. Парочки покачивались и топтались между столиками. Ни улыбки, ни смущения, только взгляд партнера настороженно следил за выражением глаз партнерши.

Свободный столик оказался рядом с длинным столом, за которым тесно сидели офицеры. Они совсем не походили на военных, каких изображают в иллюстрированных журналах, — гордых и стройных в аккуратно пригнанных мундирах. Одежда их была проста, и оттого лица выглядели выразительными. За столом командовал толстый моложавый полковник с плутоватыми глазами. Рядом с ним сидел майор, красивый, но с холодным взглядом мутноватых и пустых глаз — этот держался с большим достоинством, чем полковник. По другую сторону — еще один майор, с лысиной и в очках, с брезгливой складкой возле губ. Остальные были ниже званием. Из них выделялся капитан — невысокий крепыш, румянощекий и густобровый.

Офицеры говорили о женщинах, об Юв Мэй, о каком-то Брау не, о новых назначениях и о деньгах. Но лишь только Даниил Романович заговорил с официантом, стараясь как можно чище произносить слова чужого языка, офицеры насторожились, оправили мундиры, подтянулись и притихли, словно одеревенели. Теперь их можно было фотографировать для журнала — вполне надежные войны, готовые, не рассуждая, выполнить любой приказ, стрелять и нажимать на рычаг, освобождая бомбодержатель.

Они начали рассчитываться. Платить должен был крепыш-капитан, но у него не хватило денег. Его выручил полковник, коротко сказав при этом:

— Опять долг…

Спустя полчаса Даниил Романович вышел на набережную. Над рекой плыл тягучий гул. Похоже было на удары колокола, из-за отдаленности сливающиеся в монотонное гудение. Или удалялся поезд, промчавшийся по воздушной дороге. Неподалеку стояла группа людей, они молча смотрели на реку, чего-то ждали. Подходили еще люди, спрашивали, в чем дело. Им отвечали: