Владимир Соколовский - Рыжая магия

Геня ушел, выдержал дома вой, яростный крик жены, плач испуганных, ничего не понимающих детишек. Раиса успела уже избегать все морги, милицейские отделы, вытрезвители, и не по разу… А он — вот он, явился не запылился, и хоть бы хны, как ни в чем не бывало! Когда же выяснилось еще, что денег, оставшихся при муже, — всего рубль с мелочью, она пронзительно завизжала, как будто ее резали, и грохнулась на пол без памяти. Геня даже удивился: на Раису это совсем не было похоже, нервы свои она всегда держала в кулаке. Брызнул ей в лицо водой, дал понюхать нашатыря, привел в чувство. И снова пошла их угрюмая совместная жизнь.

Раиса была дикой, отчаявшейся уже девкой-перестаркой, когда встретила Геню Скрипова. Он в то время освободился в последний раз и твердо решил навсегда завязать, чтобы не коротать больше время в проклятой Зоне. Мать, пока он сидел, умерла, право на ее жилплощадь Геня давно утратил и поселился жить в строительном общежитии. И вот однажды сожитель по комнате позвал его в женское заводское общежитие, на день рождения к своей подружке. Там-то Скрипов и подметил невзрачную, угловатую Раису и пристроился к ней кавалером, надеясь на легкую добычу. Склонить ее к греху действительно не стоило особого труда, но, когда это произошло, Геня был потрясен: избранница его оказалась девушкой! Его, выросшего и возмужавшего среди нечистых разговоров, помыслов, дел, такой факт настолько удивил, что на другой вечер он явился к ней снова, а вскоре и женился. Они получили отдельную комнату в Генином общежитии, и Раиса, как-то скоренько, среди ругани, суеты, житейского мельтешения, произвела на свет двоих дочерей, одну за другой. Это, однако, не смягчило ее характер. Вся желчь, раздражение на мир, накопленное ею в долгом девичестве, выливались, выплескивались теперь на мужа и детей. Даже улучшение жилищных условий — им дали две комнаты в большой квартире — не изменило ее характера. Но Геню, как ни странно, это не особенно раздражало. Он жалел Райку, хоть ему и было неуютно с ней. Главным же он считал — свое жилье, своя семья, свои дети. Все, как у людей. Насчет дочек… Появление на свет каждой он встречал с гордостью, с законным отцовским удовлетворением. Однако была ли тут любовь — затруднительно сказать. Ему нравилось гулять с ними на людях, поговорить о разных их смешных словах и поступках, короче, более надо было выставить на свет сам факт своего отцовства, чем проявить какое-то действительное движение души, вызванное любовью. Когда-то, в колонии, он решил про себя, что вряд ли станет в своей жизни вообще чьим-то отцом. А когда стал, то упивался этим, хвастался, сделал главным для утверждения в роли человека. Вообще же Геню Скрипова никак нельзя было назвать плохим отцом, он водил детей в садик, забирал оттуда, одевал — как положено. Играл с ними, усыпляя, пел им блатные песни. О недостатке внимания, следовательно, говорить не приходилось. Когда заболела старшая дочка, Геня сам сидел на больничном, потом на справке, плакал, затем, отпрашиваясь с работы, водил ее каждый день на уколы в больницу. И душа у него болела сильно, по-настоящему. Но разве сравнить эту боль с болью, с какой Скрипов ждал возвращения Поли из отпуска, с какой подходил к ее бараку как-то вечером! Он даже покаялся однажды, что не уехал с нею в деревню. Правда, тут же спохватился: а как же ребята? Их ведь тоже оставить нельзя. Может быть, это была обыкновенная тоска по ласке, которой никогда не одаривала его Раиса?

В тот вечер он долго ждал ее, время от времени поднимаясь на второй этаж барака и постукивая в дверь, вызывая сильное любопытство соседей. Она пришла в девятом часу. Увидав Геню, не удивилась: «Явился? Ну что ж, пошли…» Раздвоилось и время, и жизнь Генина. В одной жизни все происходило как-то механически: вставал утром, ел, одевал и вел дочерей в садик, если была его очередь, или просто шел на работу. Там делал свое дело вместе со всеми, после смены возвращался домой, смотрел телевизор, ругался с Раисой. Но все это — с думой о Поле. Тот же инстинкт мешал ему уйти к ней, закуриться в сладком житье, ибо ясно было, что в сладком житье легко растворяются, развязываются путы, удерживающие от опасных шагов. И Геня осторожно, дальновидно решил: ходить к Поле не более чем один раз в месяц. Этого, во-первых, хватало, чтобы утолить нестерпимую жажду любви; во-вторых, уж за одну-то ночь перед Раисой ничего не стоит отговориться. Напился, ночевал в будке на стройке, у друга; попал в вытрезвитель, в конце концов.

Ночное дежурство открывало еще один, вполне легальный путь посещения подруги, и грех, грех было совсем им не воспользоваться! Тем более, Геня не был у нее уже около трех недель. Весь день прошел в чудесном предвкушении. Вечеровать же и ночевать в будке он совсем не собирался. Вот еще! Чего тут охранять? Экскаватор увезли ремонтировать в мастерские, а в будке, кроме инструмента да грязной одежды, все равно ничего нет. Если что и пропадет — невелика потеря. Ну, высчитают с получки, подумаешь… Цена ли это ночи с Полей! Да никто в будку и не полезет, сколько она тут стоит — всего раз лазили. А уж к утру он, Геня, явится, будьте спокойны, отгул ему тоже пригодится!

Наступил конец рабочего дня, и бригада ушла с объекта. Геня сходил в столовую неподалеку, перекусил маленько, затем устроился в будке и стал ждать вечера. Рано являться не стоило: Поля хоть и работала все время в первую, но могла припоздниться, а торчать перед ее дверью, под любопытными взглядами — удовольствие невеликое. Полистал оставленную Витькой Федяевым книжку, но ничего, кроме стихов, там не нашел и положил обратно. Стихи он всю жизнь терпеть не мог. Сходил к знакомому деду, купил бутылку водки на свистнутые утром у Раисы деньги. Это на вечер, это они выпьют вдвоем, перед любовными играми. При думах о таком близком будущем Скрипова прошибла счастливая слеза. Он забегал по будке, спотыкаясь о лопаты; выскочив наружу, запер ее на замок и покинул территорию стройки.

Возле ближнего «Гастронома» торговали пивом. Здесь Геня задержался довольно долго, толкуя с двумя только что освободившимися корешами и потягивая с ними пиво из бутылок. Но стали наступать сумерки, и Скрипов быстренько распрощался, сообразив, что пора идти по своим делам, и еще — уловив алчные взгляды корешей на топырящую карман водку. Пошел на остановку, оглядываясь: не догоняют ли? С ними двоими ему было не справиться, и пришлось бы отдать предназначенное для размягчения души зелье. А на другое не было денег. Впрочем, вместе с водкой забрали бы уж заодно и деньги. Но все обошлось, все при нем, и это важно!

Поля жила не так уж далеко от центра, однако с троллейбуса приходилось топать изрядно. В райончике тесно грудящихся однотипных бараков не было тротуаров, отсвечивала жирная грязь, особенно много было ее возле дровяников, между которыми пробирался Геня к дому своей подруги. Настала уже совершенная темнота, только свет из окон и лампочки от подъездов помогали ему одолевать нелегкую дорогу. Прежде чем войти в подъезд, Скрипов обошел барак и поглядел на Полино окно на втором этаже. Оно светилось, но только тихим, мутным светом — наверное, горел ночник. «Дома!» Генино сердце будто жамкнула сильная, не знающая жалости рука, сделала больно в груди и жарко осушила гортань, он пошатнулся, сошел с места и стал огибать барак.