Юрий Брайдер - Жизнь Кости Жмуркина

— Наверное, можно. Только лучше я сама скажу это за тебя.

Держа в руке пустой стакан, она встала и что-то горячо заговорила, искоса поглядывая на Костю. Из этой застольной речи он понял только единственную фразу — «товарищ Жмуркин».

Девушки да и некоторые парни одобрительно зашумели. Костя поставил на центр стола канистру с вином, а взамен ему передали стул, опустевший после ухода горе-шутника.

На этот раз выпили дружно — толк в хорошем вине здесь понимали даже дети. Щедрость «товарища Жмуркина» удостоилась сдержанных похвал.

— Почему ты называешь меня по фамилии? — шепотом спросил Костя.

— Так тебя называли друзья. Вспомни.

— То был совсем другой случай. У меня, между прочим, есть имя. Костя.

— «Товарищ Жмуркин» нравится мне больше. Это звучит! Не хуже, чем виконт де Бражелон. Или бравый солдат Швейк.

— Я ведь и обидеться могу.

— Нет. Сегодня не можешь. Сегодня у тебя от любви горят глаза. Как у кота в марте.

— Значит, ты мне веришь?

— Я не дурочка… Скажи, а ты полюбил бы меня, если бы я, скажем, не танцевала, а пела? Или плела из лозы корзины. Или просто стояла бы в сторонке.

— Не знаю. Наверное… Но твой танец, конечно, произвел на меня большое впечатление.

— Танцы бывают разные, — произнесла она загадочно. — Посмотрим, будешь ли ты любить меня после такого танца…

Аурика быстро извлекла из прически многочисленные шпильки и резко встряхнула головой, отчего ее волосы в беспорядке упали на лицо и плечи. Затем она сбросила туфельки и поправила на груди тяжелое монисто.

В зале, переполненном пирующим народом, почти не было свободного места, и тогда, опершись на Костино плечо, она легко вскочила на стол (ни один стакан не дрогнул при этом). Одна из девушек, сразу разобравшись в сути происходящего, швырнула Аурике бубен, печально зазвеневший при этом.

— Вот вам и кимвалы бренчащие, — сказала Аурика.

Лениво потряхивая бубном, она прошлась из конца в конец стола (лицо ее при этом приобретало все более отрешенное и загадочное выражение), потом вдруг резко изогнулась, ударила бубном о бедро и стала выделывать такое, что танцем можно было назвать чисто условно.

Для Кости, познакомившегося с Аурикой всего несколько часов назад, было наслаждением просто наблюдать, как она сидит, как неторопливо цедит вино, как ковыряет алюминиевой вилкой засохшую общепитовскую котлету. От того, что он видел сейчас, по его телу пробежали мурашки, а в паху сладко заныло.

«Если я переживу это, то буду жить очень долго, — подумал Костя, — хотя и в глухой скуке».

Нет, это был не танец — это был целый спектакль, грозная, трагическая и бесстыдная мистерия, схватка стихий и страстей, единственным инструментом для выражения которой было гибкое и легкое девичье тело.

Верещалкин был трижды прав, когда говорил, что в древности этот край являлся тюрьмой народов, местом изгнания для всех тех, кто не вписывался в рамки общества, чьи необузданные желания и опасные способности выходили далеко за пределы нормы.

Хотя Костя Жмуркин имел о своих предках весьма смутное представление, не вызывало никакого сомнения, что все они были обыкновенными землепашцами или скотоводами, в число которых лишь случайно мог затесаться странствующий коновал-цыган или плененный солдат-француз.

А в жилах Аурики, наверное, смешалась кровь многих великих народов. В клетках ее тела и в глубинах подсознания жила память бесчисленных сестер-предшественниц: и разнузданных жриц богини Иштар, губивших своей любовью и простых людей, и героев; и иудейских танцовщиц, с одинаковым успехом вдохновлявших мужчин и на подвиг самопожертвования, и на самое подлое злодейство; и греческих гетер, в общении с которыми воины черпали мужество, а поэты вдохновение; и римских весталок, чья показная девственность только разжигала порочную чувственность толпы.

Древняя незамысловатая мелодия, сопровождавшая это представление, была одновременно и зовущей, и дурманящей. Подчиняясь ее ритму, Аурика то извивалась змеей, то порхала птицей, то принимала позы, в обычной жизни считающиеся верхом непристойности.

Неизвестно, чего в ее телодвижениях было больше — угрозы, мольбы, скрытой похоти или прямой провокации.

Наверное, именно так выглядел танец коварной Соломеи, выпрашивающей у царя Ирода голову Иоанна Предтечи.

Разговоры в закусочной давно умолкли, и все взоры были обращены на Аурику. Бочары, наездники и виноградари как зачарованные ладонями отбивали такт. Ткачихи раскачивались словно в молитве. Кто-то из гончаров стал на свирели вторить мелодии бубна.

Напряжение нарастало, и даже трудно было судить, как оно разрядится — всеобщим ликованием, побоищем или свальным грехом. Уж очень возбудимы и горячи были души этих людей, уж очень темные инстинкты пробуждал этот танец.

Трясти начало даже Костю, раньше от избытка темперамента никогда не страдавшего.

И тут Аурика, совершив самый головокружительный пируэт, а заодно извернувшись в самом бесстыжем телодвижении, швырнула бубен в потолок и с криком: «Держи!» — прыгнула Косте на руки.

Это могло означать только одно — она верила ему и ради этой веры даже готова была рискнуть целостностью костей.

Действуя чисто инстинктивно, Костя поймал девушку. Первым его побуждением было убежать отсюда, унося на руках свой бесценный груз, свою добычу, но со всех сторон их уже окружали люди, благодарившие Аурику, а заодно и Костю.

Их снова усадили за стол, и теперь уж вино полилось рекой.

— Ну и как? — Аурика лукаво глянула на него. — Ты не разлюбил меня?

— Наоборот. — Костя дышал так тяжело, как будто бы танцевать пришлось именно ему. — Это уже даже не любовь… Это что-то совсем другое… Я потерял голову…

Теперь в пляс пустились сразу трое парней, в руках у которых неведомо откуда появились топорики на длинных ручках, похожие на индейские томагавки. Пространства для танца было так мало, что им оставалось только подпрыгивать, приседать и вертеться на одном месте, но все это, надо сказать, они проделывали безукоризненно.

Костя, руки которого еще совсем недавно сжимали тело Аурики, попытался снова обнять ее, но девушка отстранилась и, почти не разжимая губ, прошептала:

— Уходи отсюда и попытайся сделать это как можно незаметнее. Жди меня через четверть часа в кустах за автомобильной стоянкой.

Костя послушно кивнул и, следуя примеру присутствующих, принялся равномерно хлопать в ладоши. Так, прихлопывая и притопывая, он встал и прошелся по залу. Никто, похоже, не обратил на это внимания, тем более что табачный дым и вечерний сумрак уже сгустились в закусочной.