Ольга Славникова - Легкая голова

Максиму Т. Ермакову из-за изменения размеров пришлось целиком переодеться. Теперь он уже не сильно интересовался брендами и ловил себя на равнодушии к люксу, ко всем этим нежным фактурам, золотым логотипам, фирменным принтам; зато Маленькая Люся с восторгом изучала мужской ассортимент и откапывала по бутикам то свитер, то костюм, без которого никак. Ехали за свитером, ехали за костюмом; отделение монументального, похожего на пузатую карету, платяного шкафа, которое Маленькая Люся отвела под мужское, было уже полностью забито, и чтобы повесить обновку, приходилось теснить на две стороны грузную стену одежды. На причудливой створе шкафа тихо светилось овальное зеркало, оплетенное резной виноградной лозой и похожее от старости на зеленоватую мутную слюду; в нем Максим Т. Ермаков отражался в виде героя черно-белого фильма, и было что-то романтическое в его худобе, треугольных темных подглазьях, в глубоком взгляде исподлобья. Наконец Максим Т. Ермаков поверил, что в своей собственной жизни он и правда главный герой.

Вдруг, несмотря на ураганный шопинг, в семье стало хватать денег. Максим Т. Ермаков осознал, что промобюджеты, на которых всегда висит лакомый жирок, теперь ему интересны лишь теоретически. Он продолжал кое-как заниматься своей убогой линейкой косметики, лишь бы провести часы до конца рабочего дня. Производители с Алтая, две худые желтоволосые женщины в сырых пуховиках, привезли и свалили ему на стол гору образцов, предлагая лично убедиться в качестве продукта, как будто это качество имеет для рекламы хоть какое-то значение. Максим Т. Ермаков сгреб образцы в пакет и отдал Люсе, вместе с инструкцией на двенадцати страницах слепого ксерокса. Инструкция, которую Максим Т. Ермаков добросовестно разобрал, несмотря на грязный, как оттиск подошвы, местами почти нечитаемый шрифт, не содержала ни единой рекламной идеи и была скрупулезно скучной, будто ТЗ для каких-нибудь токарно-слесарных работ. Максим Т. Ермаков даже опасался, не вышло бы Люсе от косметики вреда, особенно когда видел ее в густо намазанной маске, похожую лицом на грубый глиняный горшок. Но, против всяких ожиданий, снадобья подействовали волшебно, Люся засветилась, огорчавшие ее марлевые морщинки под глазами ушли совершенно. Увидав такую перспективу продукта, Максим Т. Ермаков неожиданно для самого себя загорелся энтузиазмом. Через две недели он подготовил презентацию, на которой было полно бородачей, сидевших вокруг стола, будто разные варианты скептического Карла Маркса, а во главе собрания новый шеф скреб на воспаленной шее редкую щетину и мелко помаргивал. Слоган «Только польза, ничего лишнего» позволял уложиться с дизайном в сущие гроши, а концепт «игры в бедность» привлекал к продукту тысячи обыкновенных теток, ни разу не повернувших головы в сторону люксового сегмента. По глубокой обиде в глазах бородачей, по тому, как барабанили их мохнатые пальцы по изрисованным бумагам, Максим Т. Ермаков понял, что победил, вывернулся, как кот, и встал на четыре лапы там, где, по плану коллег, должен был отбить себе кишки.

Социальные прогнозисты вели себя скромно и тихо. Почему-то они не смогли проникнуть в сухой и просторный Люсин подъезд и дежурили во дворе, в заливаемых серыми осадками тесных «москвичах» и «жигулях» — как всегда, по двое, таращась сквозь отжимаемое дворниками ветровое стекло и напоминая две фотографии на паспорт одного и того же человека. Бывало, что Максим Т. Ермаков по нескольку дней их не замечал. Разумеется, социальные прогнозисты по-прежнему присутствовали везде, конвоировали «тойоту» на всем пути следования, тащились за молодоженами в магазины, щупали вслед за ними товары, причем устраивали новым, ни в чем не повинным шмоткам форменный обыск, с обследованием всех карманов и придирчивым изучением этикеток. Тем не менее, примелькавшиеся, они странным образом пропадали из глаз. То есть, если присмотреться, они, конечно, обнаруживались, но просто так Максим Т. Ермаков за целую неделю увидел только одного, купившего себе те самые вельветовые рыжие штаны, которые Максим Т. Ермаков мерил, но не стал брать. Словом, социальные прогнозисты, будучи повсюду, словно растворялись в пространстве, становились еще одной темноватой и вредной для здоровья примесью московского воздуха, и Максим Т. Ермаков начинал подумывать, что теперь его положение не так уж отличается от положения обычных граждан. А если так, то полурастворенных социальных прогнозистов можно терпеть еще хоть лет пятьдесят — как все терпят и живут.

В общем, Максим Т. Ермаков осторожно допускал, что сумасшедшая история, начавшаяся с ним почти год назад, может завершиться хеппи-эндом, как вот бывает в романах. Для полного хеппи-комплекта недоставало, однако же, еще одного события, но Максим Т. Ермаков надеялся, верил и очень старался каждую ночь. Он самолично закупил, вызвав ухмылки всей набитой народом аптеки, две картонные коробки тестов на беременность. Каждое утро он выдавал Маленькой Люсе дежурную полоску и, когда она запиралась в ванной, вдруг начинал нелепо волноваться, ловить прыгающую из рук посуду, смотреть на часы. Люся выскальзывала из ванной тихо, как рыбка, сразу увиливала куда-нибудь в сторону, ничего не говорила, но и без слов все было понятно. Все было хорошо, но в самом начале дня происходила маленькая авария, крошечная поломка отношений, и что-то между ними дребезжало, незакрепленное, пока вновь не наступала минута для Маленькой Люси где-то потерять халат по пути из душа на диван. Максим Т. Ермаков понимал, что прошло еще очень мало времени, еще и Новый год не наступил, и покойный Артемка, призрачный ребенок с ледяными глазками, еще сидит в своей тщательно убранной комнате, не пускает родиться брата или сестру.

Между тем новогодние праздники приближались. Слякоть на улицах стала цветной и огнистой, в ключевых точках Москвы воздвиглись гигантские елки, напоминающие переодетые в шутовские наряды кремлевские башни. Маленькая Люся повеселела, затеяла генеральную уборку. Помогая ей, сражаясь с допотопным пылесосом, который то вообще не тянул, то присасывался намертво к старому блеклому ковру, Максим Т. Ермаков осознал, что эта квартира, куда он пришел жить навсегда, наполнена детством. Его родное жилье в городе-городке принадлежало к другому, что ли, типу, взрослому и даже стариковскому, и потому отдавало скукой; видимо, вырастить одного ребенка — самого Максима Т. Ермакова — жилью было недостаточно, чтобы стать полноценным домом семьи. Здесь же, в почтенных, на много слоев перекрашенных стенах, росло, играло, болело, сажало кляксы в школьные тетради по меньшей мере четыре поколения лопоухих и нежных детей, в основном пацанов. Их детство было повсюду: во время уборки попадалась под руки то фарфоровая чернилканепроливашка, то полуразрушенная коробка с какой-то настольной игрой, то надписанный поседевшими от времени каракулями альбом-гербарий, где иссохшие листья и лепестки напоминали хрупкие стрекозиные крылья. Елочные игрушки, вынутые из глубоких, устеленных пышным перемятым серебром, картонных коробов, тоже были разного возраста, с разбросом лет в сто или больше. Здесь было много облупленных зеркальных птичек на железных прищепках, много картонных белочек и козочек на серых, бог знает в каком году завязанных нитках, а самые старые игрушки были из шершавой крашеной ваты — клоуны и гномы, комковатые на ощупь, с приклеенными фарфоровыми личиками, похожими на разрисованные ноготки. Упругая свежая елка сопротивлялась, топырила колкие ветки, колыхалась со звоном, но все-таки против воли и против шерсти была наряжена, а под нее, в слюдянистый искусственный снег, Маленькая Люся насажала своего любимого плюшевого зверья.