Сергей Галихин - Эра Водолея, или Каждый имеет право знать [СИ]

— Остается пустяк… Понять, что не принять, и принять, что не понять.

— Ну что же, раз ты готов — нам пора в путь.

— Постой! Я не готов. Наташа… Я не нашел ее!

— Ты так уверен в том, что это необходимо?

— Да. Я уверен.

— Быть может, она уже ждет тебя там, куда ты только придешь?

— Нет.

— Почему? Ты чувствуешь это? Или только так думаешь?

— Я знаю.

— Хорошо. Я подожду. Недолго.

Облако закрыло луну, и холодный свет ушел из комнаты, оставив место лишь ночи. Ветер что было силы дунул в открытое окно и исчез. Занавеска взлетела к потолку и медленно поплыла вниз. Все стихло, как будто бы ничего и не существовало.

Проснувшись, Зубков попытался открыть глаза, но у него это получилось не сразу. Наконец веки расклеились, и Костя взглянул на мир. Мир был прекрасен, хотя чувствовал себя Костя отвратительно. Голова разламывалась на сотню малюсеньких кусочков. Во рту было противно, как будто кошки нагадили, и сухо, как в пересохшем арыке. В открытое окно дул холодный ветер, занавеска от его дуновений плавала в воздухе.

Зубков перевернулся с живота на бок и, сильно морщась от боли, сел на кровать. Оглядев себя, он без удивления заметил, что спал в одежде. Вчерашний день всплывал обрывками. «Утром сменилась власть… после обеда все собрались у дяди Юры…

Посидели неплохо… Потом дядя Федор харчей подбросил… Самогоночки… — импульс боли стукнул в лоб и отрикошетил в затылок. Костя зажмурил глаза и чуть сдавил виски ладонями. — А хорошо вчера посидели!.. Данилыч Карлсона видел… Да и я вроде как тоже…»

— Что ж ты так болишь, зараза! — простонал Зубков, обхватив голову двумя руками и медленно вставая с кровати.

Встав, он пошел на кухню, одной рукой опираясь о стенку. На кухне, в холодильнике, стояла бутылка водки. Одна рюмочка, и жизнь должна была снова расцвести всеми цветами радуги. Всего один глоток. Как часто жизнь зависит всего лишь от одного глотка. Воды или воздуха.

Поправив здоровье, Костя сидел на кухне и, помешивая ложечкой крепкий чай, смотрел по седьмому каналу национального телевидения одну из лучших картин Чаплина «Огни большого города». Зазвонил телефон. На третий звонок Зубков протянул руку и снял трубку.

— Да.

— Лобачевский убит.

Прежде чем Зубков понял, что звонит дядя Юра, прошло несколько секунд. На то, чтобы понять, что он ему сказал, времени понадобилось в три раза больше.

— Как убит… когда?

— Утром. У подъезда. Жена только что звонила. Телевизор включи. Я зайду к тебе.

Зубков не стал спрашивать, какой именно канал, а сразу же включил первый. Передавали новости. Комментарий ворвался в комнату на полуслове. Единственное, что приходило Зубкову в голову, — началось. Милый женский голосок со всей строгостью, на которую только был способен, сообщал о раскрытии крупной коррумпированной организации, в которую входили как бывшие члены правительства, госслужащие и сотрудники СГБ, так и простые смертные граждане, продавшие свой народ за тридцать сребреников.

«Вроде и миры разные, — подумал Костя, — а схемы одинаковые. Следственные органы фабриковали дело, судебные выносили приговор, а печатные доводили информацию до сведения общественности в нужном свете».

— …Но справедливость восторжествовала. Виновные найдены, арестованы и скоро будут наказаны… — воинствовал женский голосок.

Не выключая телевизора, Зубков вскочил со стула и кинулся к компьютеру. Экран вспыхнул, на черном фоне побежали белые строчки. Казалось, компьютер никогда не загрузится. Потом система дважды не определяла карточку и не принимала пароль. Наконец доступ был разрешен. Зубков без труда нашел нужную информацию. В списке из шестисот двадцати четырех фамилий Лобачевский значился под номером двести семьдесят один. Мухин был триста девятым. Зубков сделал общий запрос на розыск. Больше никто из его знакомых ни в чем не обвинялся. Информации о Наташе, как и прежде, не было никакой.

В дверь позвонили. Костя поднялся со стула и пошел открывать. Он никак не мог понять, почему Лобачевского убили у подъезда. Наверное, он пытался бежать. Жаль. Хороший был дядька. Открыв дверь, Костя увидел на пороге Славу. Того самого таксиста, что вез его однажды. Того самого, что когда-то приснился соседом. Слава тоже не ожидал увидеть своего интересного пассажира и несколько озадачился.

— Константин Зубков? — спросил Слава. В руках у него была какая-то бумага, до этого неоднократно в несколько раз складываемая.

— Да. Вы ко мне?

— Вы арестованы.

— Что?..

Вместо Славы ответил приклад автомата. Он угодил Зубкову точно в лоб. Костя сделал несколько шагов назад, оступился и упал. Он лежал на полу, потеряв сознание, чуть повернув голову и раскинув руки. Кровь стекала по брови и от виска капала на паркет. Слава быстро вошел в квартиру, перешагнул через хозяина и прошел в комнату. Следом за ним в квартиру ввалились шестеро автоматчиков. Двое остались стоять на лестничной площадке.

— Кухня, — скомандовал Слава, махнув рукой в ее сторону.

Двое прошли на кухню, двое — следом за Славой, двое остались стоять возле Зубкова. Один из них наклонился к Косте и обшарил карманы. Слава осмотрел балкон и вернулся в прихожую. Часы Зубкова уже были в кармане у одного из автоматчиков.

Очнулся Костя в дороге. Он сидел на боковом сиденье микроавтобуса, кровь на лбу запеклась, голова сильно болела. Руки его были в наручниках. Зубков повернул голову и осмотрелся. Водитель и пассажир рядом с ним были отгорожены от салона железной перегородкой с небольшим окном, затянутым стальной сеткой. Окон в задней части автобуса не было вовсе, задние двери открывались только снаружи. Напротив Зубкова сидел Слава, по бокам — два автоматчика. Еще трое сидели у перегородки. Лица их явно не были изуродованы интеллектом. Слава, очевидно, был здесь за главного. Он не скрывал своего удовольствия от происходящего. Лицо его снисходительно улыбалось, глаза смеялись.

— Что происходит? — тихо спросил Костя и от боли закрыл глаза.

— Ты арестован, — улыбнулся Слава.

— На каком основании?

— По списку, — ответил Слава, делая вид, что сильно удивился этому вопросу.

— По какому еще списку?

— Ну хватит! — Слава повысил голос, но сделать суровым лицо у него не получилось. — Меньше нужно было заниматься антинародной пропагандой! Каждая сволочь считает, что может делать все что захочет, а потом еще удивляется. Что, порядки наши не нравятся? Ну так мотай отсюда.