Урсула Ле Гуин - Обездоленный (Обделённые)

Сейчас мы здесь и общаемся на равных с другими человеческими обществами на других планетах только благодаря милосердию хейнитов. Они прилетели; они пришли к нам на помощь. Они построили космические корабли и отдали их нам, чтобы мы могли покинуть свою загубленную планету. Они обращаются с нами ласково, доброжелательно, как сильный человек с больным. Они очень странный народ, эти хейниты; древнее всех нас; бесконечно великодушные. Они — альтруисты. Ими движет сознание вины, которую мы, несмотря на все наши преступления, даже не понимаем. Я думаю, во всем, что они делают, ими движет прошлое, их бесконечное прошлое. Ну, вот, мы спасли все, что можно было спасти, и создали на Терре, на развалинах, какое-то подобие жизни единственным возможным способом: путем тотальной централизации. Полный контроль над использованием каждого акра земли, каждого обломка металла, каждой унции топлива. Тотальное нормирование, контроль рождаемости, эвтаназия, всеобщая мобилизация на необходимые работы. Полнейшее подчинение каждой отдельной жизни общей цели — выживанию всего вида. К тому времени, как прилетели хейниты, мы сумели добиться как раз этого. Они принесли нам… чуть больше надежды. Не на много больше. Мы пережили ее… Мы можем только смотреть снаружи на этот великолепный мир, на это полное жизненных сил общество, на этот Уррас, на этот рай. Мы способны только восхищаться им и, пожалуй, чуть-чуть ему завидовать. Не сильно.

— Вы слышали, что я рассказывал об Анарресе… что значил бы для вас такой Анаррес, Кенг?

— Ничего. Ничего, Шевек. Мы сами лишили себя шансов на Анаррес много веков назад, задолго до того, как он возник.

Шевек встал и подошел к окну, одной из длинных горизонтальных щелей, служивших окнами в этой башне. Под окном в стене была ниша со ступенькой, куда мог встать лучник, чтобы смотреть вниз и целиться в нападающих у ворот. Если не вставать на ступеньку, в окно можно было увидеть только залитое солнцем, подернутое легкой дымкой небо. Шевек стоял под окном и смотрел на небо, свет наполнял его глаза.

— Вы не понимаете, что такое время, — сказал он. — Вы говорите, что прошлое ушло, будущее не реально, ничто не изменяется, надежды нет. Вы думаете, что Анаррес — это будущее, которого невозможно достичь, потому что невозможно изменить ваше прошлое. Значит, нет ничего, кроме настоящего, этого Урраса, этого богатого, реального, прочного сиюминутного настоящего. И вы думаете, что это — что-то, чем можно владеть! Вы чуть-чуть завидуете ему. Вы думаете, что хотели бы иметь это. Но, вы знаете, оно ведь не реально. Оно не прочно, не устойчиво — как и все вообще. Все изменяется, изменяется. Нельзя иметь ничего… И менее всего можно иметь настоящее — если вместе с ним вы не примете прошлое и будущее. Не только прошлое, но и будущее; не только будущее, но и прошлое! Потому что они — реальны: только их реальность делает реальным настоящее. Вы не сможете стать такими, как Уррас, и даже понять Уррас, если не примете реальность, прочную, выдержавшую проверку временем — реальность Анарреса. Вы не верите в мое существование, хотя я стою рядом с вами, в этой комнате, в эту минуту… Мой народ прав, а я был неправ вот в чем: мы не можем придти к вам. Вы нам не позволите. Вы не верите в изменения, в эволюцию. Вы предпочтете лучше уничтожить нас, чем признать нашу реальность… чем признать, что надежда есть! Мы не можем придти к вам. Мы можем только ждать, чтобы вы пришли к нам.

Кенг сидела с удивленным, задумчивым и, пожалуй, несколько растерянным лицом.

— Я не понимаю… не понимаю, — сказала она наконец. — Вы — как кто-то из нашего собственного прошлого, из древних идеалистов, одержимых видениями свободы; и все же я понимаю вас, словно вы пытались рассказать мне о грядущем; и все же, как вы говорите, вы находитесь здесь, сейчас!…

Она не утратила своей проницательности. Вскоре она спросила:

— Так зачем же вы пришли ко мне, Шевек?

— О, чтобы отдать вам эту идею. Мою теорию, знаете ли. Чтобы она не стала собственностью иотийцев — капиталовложением или оружием. Если вы согласитесь, то проще всего будет передать эти формулы по радио, дать их физикам всей этой планеты, и хейнитам, и другим мирам. Вы согласны сделать это?

— Более, чем согласны.

— Это будет всего несколько страниц. Доказательства и некоторые следствия заняли бы больше времени, но это можно и потом, и если я не смогу их разрабатывать, этим смогут заняться другие.

— Но что вы будете делать потом? Вы намерены вернуться в Нио? В городе теперь тихо, во всяком случае, с виду; восстание, кажется, подавлено, во всяком случае, в данный момент; но боюсь, что правительство считает вас одним из повстанцев. Есть, конечно, Ту…

— Нет, я не хочу туда. Я не альтруист! Я мог бы улететь домой, если бы вы помогли мне и в этом. Может быть, даже и иотийцы согласились бы отправить меня домой. Я думаю, это было бы вполне логично: заставить меня исчезнуть, отрицать мое существование. Конечно, они могут счесть, что легче убить меня или на всю жизнь посадить в тюрьму. Я пока еще не хочу умирать, а умирать здесь, в аду, я вообще не желаю. Куда отправляется душа человека, если он умирает в аду? — Шевек засмеялся; к нему вернулась вся его мягкость в обращении. — Но если бы вы смогли отослать меня домой, им бы, я думаю, стало легче на душе. Из мертвых анархистов, знаете ли, получаются мученики, которые продолжают жить веками. А отсутствующих можно забыть.

— А я-то думала, что знаю, что такое «реализм», — сказала Кенг. Она улыбалась, но улыбаться ей было нелегко.

— Как вы можете это знать, если не знаете, что такое надежда!

— Не судите нас слишком сурово, Шевек.

— Я вас вообще не сужу. Я только прошу вашей помощи — в ответ на которую мне нечего вам дать.

— Нечего? Вы называете свою Теорию «ничем»?

— Положите ее на одну чашу весов, а на вторую — свободу духа одного единственного человека, — сказал он, обернувшись к ней, — и что перетянет? Вы можете сказать? Я — нет.

— Я хочу внести на обсуждение от Синдиката Инициативы один проект, — сказал Бедап. — Как вы знаете, мы около двадцати декад держали радиосвязь с Уррасом…

— Вопреки рекомендации этого совета, и Федерации Обороны, и результатам голосования данного Списка!

— Да, — сказал Бедап, меряя взглядам говорящего, но не протестуя против того, что его перебили. На собраниях КПР не было правил парламентской процедуры. Иногда перебивающих было больше, чем выступающих. По сравнению с совещанием какой-нибудь комиссии, которое хорошо ведет председатель, этот процесс выглядел, как кусок сырого мяса по сравнению с монтажной схемой. Однако, на своем месте — внутри живого животного — сырое мясо функционирует лучше, чем функционировала бы монтажная схема.