Линкольн Чайлд - Огонь и сера

– Увы, я не вправе раскрывать материалы дела.

– Дорогой мой сэр, кто говорит о деле?! Я имел в виду живопись! Я бы оценил ваше мнение.

Пендергаст развернулся к картине и навскидку произнес:

– В том, как написаны лица крестьян, четко прослеживается влияние триптиха Портинари.

– Гений! – улыбнулся граф Фоско. – Что за глаз!

Пендергаст отвесил легкий поклон.

– Я не о вас, мой друг. Я о художнике. Чудо. Гирландайо написал это небольшое панно, а триптих прибыл из Фландрии во Флоренцию только через три года. – С сияющей улыбкой граф огляделся.

– Но за пять лет до прибытия триптиха семья Портинари получила его этюды, – холодно ответил Пендергаст. – И Гирландайо видел эти наброски. Удивлен, граф, что вы не знали.

Улыбка исчезла с лица графа, однако тут же вернулась, и Фоско зааплодировал:

– Отлично, отлично! Вы побили меня на моем же поле. Мне и правда следует изучить вас получше, мистер Пендергаст: для полицейского вы исключительно образованы.

Гудок в трубке, такой тихий и далекий, будто звонишь на Луну. Д'Агоста надеялся, что ответит все-таки сын Винсент. Говорить с женой совсем не хотелось.

В трубке щелкнуло, и знакомый голос ответил: «Да?» Хоть бы раз сказала «Привет» или «Алло». Ведет себя так, будто давно развелись и там у нее над душой стоит судебный пристав, сует под нос бумаги: мол, ответить она обязана.

– Это я.

– Да?

«Господи Иисусе!»

– Я, Винни.

– Догадалась уже.

– Позови сына, пожалуйста.

Пауза.

– Не выйдет.

– Это почему? – закипая от гнева, спросил д'Агоста.

– У нас тут, в Канаде, есть одно заведение. Называется школой.

Какой же он идиот! Ну конечно, пятница, полдень.

– Я забыл.

– Естественно. Ты ведь даже с днем рождения забыл его поздравить.

– У вас все время было занято.

– Наверное, собака сбила трубку. Хотя бы открытку с подарком прислал...

– Так я послал.

– И опоздал на день.

– Господи Боже, я виноват, что почта работает медленно?

Откуда в ней столько злобы? Но он позволяет ей втягивать себя в новую ссору. Лучше просто не отвечать.

– Слушай, Лидия, я перезвоню сегодня попозже, ладно?

– У Винсента планы на вечер.

– Я позвоню завтра утром.

– Не успеешь. Винсент...

– Так пусть он позвонит мне.

– Ты присылаешь нам мизер и хочешь, чтобы мы разорялись на междугородные звонки?!

– Я стараюсь. В конце концов, могли бы сами сюда переехать.

– Винни, сначала ты затащил нас в Канаду. Да, мне не понравилась эта дыра, хотя потом что-то случилось, и... И я прижилась. Винсент тоже. У нас друзья, Винни, своя жизнь. А сейчас тебе вожжа под хвост попала, и ты хочешь уволочь нас обратно в Куинс. Только знаешь, Винни? Черта с два я туда вернусь!

Началось, подумал д'Агоста. За что?! Ведь он всего лишь хотел поговорить с сыном.

– Лидия, еще не все потеряно. Что-нибудь придумаем.

– Придумаем? Нам давно пора...

– Не говори так, Лидия.

– Нет, я скажу! Давно пора взглянуть правде в лицо. Самое время...

– Не надо...

– ...самое время развестись.

Д'Агоста медленно положил трубку. Нужно отвлечься, забыть. Нужно работать.

Взяв старое, но милое деревянное здание, полиция Саутгемптона закатала его в шлакоблоки и линолеум цвета блевотины. Тогда из бывшего государственного клуба любителей кантри получилась типичная полицейская штаб-квартира. С типичным, отметил д'Агоста, запахом потных тел, перегревшихся копиров, грязного металла и хлорки в сортире.

Он не появлялся в участке три дня, и при мысли о возвращении желудок наливался свинцом. Прежде хватало отчетов по телефону, но вот пришел день предстать пред светлы очи начальника. Да еще звонок Лидии выбил его из колеи.

Косые взгляды коллег напомнили д'Агосте о вечерах, когда он не ходил с компанией в боулинг-клуб и не играл в дартс за пивом у «Тини». Зря он, наверное, отнесся к этой работе как к перевалочному пункту. Разумные люди заводят друзей, где бы они ни находились.

Надпись на матовом стекле двери гласила: «БРАСКИ». Имя лейтенанта тускло поблескивало золотом в обрамлении черного. Отбросив лишние мысли, д'Агоста постучал.

– Да входите уже!

Начальник сидел за старым металлическим столом, на краю которого возвышалась кипа газет: от «Пост» и «Таймс» до «Ист-Гемптон рекорд» – все посвященные расследованию. Д'Агоста поразился, как плохо выглядел лейтенант: он осунулся, под глазами темнели круги.

– Ну, рассказывай, – указал Браски на стул.

Заслушав краткий доклад, лейтенант со вздохом провел пятерней по преждевременной плешке.

– Завтра возвращается шеф, а у нас полный голяк: ни бывших владельцев поместья, ни волос, ни частиц кожи, ни очевидцев. Когда приедет Пендергаст? – не сумев скрыть отчаяния, спросил он.

– Через полчаса. Просил удостовериться, все ли готово.

– Готово, готово. – Вздохнув, лейтенант встал. – Идем.

Хранилищем вещдоков в участке называли сооружение из сваренных грузовых контейнеров. Они железной змеей протянулись позади здания, на краю последнего из уцелевших картофельных полей Саутгемптона.

Лейтенант открыл дверь магнитной карточкой. В узком темном проходе между переполненных шкафов и полок сержант Джо Лиллиан как раз выкладывал на стол последний предмет. Он замечательно поработал, разложил все по порядку: бумаги, пергаментные конверты, пробирки с частицами.

– Специальному агенту понравится, – сказал Браски.

Может, лейтенант и съехидничал, а может, действительно хотел угодить, д'Агоста понять не успел. Из-за спины послышался елейный голос:

– Понравится, лейтенант, даже очень.

Непонятно как, но Пендергаст проник в хранилище вслед за ними, напугав лейтенанта до полусмерти. Поджав губы и заложив руки за спину, фэбээровец подошел к столу и осмотрел вещдоки, как коллекционер осматривает предложенный раритет.

– Вы тут располагайтесь, – пригласил агента Браски. – У нас, конечно, не лаборатории ФБР, скромно, почти по-домашнему.

– Скромно, под стать тому, что убийца оставил. Собственно, я не ищу чего-то конкретного. Вот только... Ага, расплавленный крест. Разрешите?

Сержант Лиллиан извлек крест из конверта и передал Пендергасту. Тот бережно осмотрел предмет со всех сторон и сказал:

– Я бы хотел отослать его в лабораторию в Нью-Йорк.

– Нет проблем. – Лиллиан упаковал конверт с крестиком в пластиковый пакет.

– И еще вот это. – Откупорив пробирку с частицами серы, Пендергаст понюхал ее и вновь закупорил.

– Будет сделано, – сказал Лиллиан.

– А вас, сержант, – спросил Пендергаст д'Агосту, – что-нибудь заинтересовало?

– Пожалуй, – подошел к столу д'Агоста.

Приметив пакет с письмами, он вопросительно взглянул на Лиллиана.

– Судебная экспертиза уже состоялась, – поведал сержант. – Так что все в вашем распоряжении.

Первое письмо написал Гроуву Джейсон Принц. Краем глаза д'Агоста заметил, как ухмыляется Лиллиан. Черт возьми, что здесь такого? Однако, вчитавшись, д'Агоста покраснел. «Бог мой, Иисусе!» – подумал он и отложил письмо.

– Век живи, век учись, да? – осклабился Лиллиан.

На столе оставалась еще небольшая стопка книг: «Трагическая история доктора Фауста» Кристофера Марло, «Новая книга христианских молитв», «Malleus Maleficarum».

– «Молот ведьм», – перевел Пендергаст последнее название. – Практическое пособие для профессиональных охотников на ведьм, кладезь знаний по темным искусствам.

Рядом с книгами лежала стопка распечатанных интернет-статей. Д'Агоста взял верхний лист: файл с сайта «Maledicat Dominus», чары и молитвы для защиты от дьявола.

– За последние сутки жизни Гроув посетил массу тематических сайтов, – пояснил Браски.

Рассматривая под лупой пробку от винной бутылки, Пендергаст поинтересовался:

– Что было на ужин?

Браски пролистал несколько страниц в записной книжке и передал ее Пендергасту.

– Дуврская камбала, – прочитал тот, – говяжьи медальоны в бургундском вине и грибном соусе, корейская морковь, салат, лимонный шербет. Подавалось с шато петрюс девяностого года, затем – с вин санто де Альтези девяносто шестого. Отличный вкус.

Вернув блокнот, Пендергаст взял со стола мятый лист бумаги.

– Это черновик, – сказал Браски. – Мы нашли его скомканным в корзине.

– Пробный экземпляр статьи для «Арт ревю». Для завтрашнего выпуска, если не ошибаюсь. – Пендергаст разгладил лист и зачитал: – «Великая дисциплина – великая история. Великая история – великие события, великие места и моменты. В истории искусств известно немало событий, величие которых разделили бы многие. Сколько критиков вырезали бы себе языки за то, чтобы оказаться на бульваре Капуцинов в апреле тысяча восемьсот семьдесят четвертого года[14], или за то, чтобы вместе с Браком[15] впервые узреть «Юных дев Авиньона» Пикассо. И я рад сообщить, что история искусств совершила новый поворот. Великим местом станет Ист-Виллидж, а великим моментом – открытие серии «Голгофа» Мориса Вильнюса».