Питер Джеймс - Алхимик

Это был золотой кулон в виде головы лягушки на цепи. Коннор поднял его и внимательно рассмотрел. В золоте есть что-то вульгарное, подумал он, раскачивая цепь.

«Все зависит от точки зрения, Моллой. Ты смотришь на меня и видишь монстра; я же смотрю в зеркало и вижу джентльмена».

«Нет, Рорке, — подумал он, — не в этом случае. Джентльмены никогда не носят такого». Держа кулон в руке, он пересек пещеру, прошел мимо столба, вбитого в расщелину в скале, и швырнул кулон в долину. Тот еще не успел исчезнуть из вида, как Коннор повернулся и пошел обратно в Пещеру Демонов.

Теперь это была его пещера.

Он увидел свою обувь как раз перед входом, натянул ее и завязал шнурки, после чего уверенно вошел в пещеру. Сначала он держался поодаль от пентаграммы, но потом пожал плечами, переступил окружность и медленно пошел к центру, где и остановился в молчании.

Он снова услышал слова Рорке: «…любой уверен, что сможет справиться с этим — с той силой, которой ты пытаешься лишить меня этим вечером… Но в этом мире больше нет понятия „добро против зла“. Добро против зла стало плохое против зла. Ты пытаешься это изменить, но в конечном счете изменишься ты сам, Моллой. Власть портит, а абсолютная власть портит абсолютно».

Коннор вышел из пентаграммы, и внезапно ему стало как-то не по себе. Снаружи занимался рассвет, и в воздухе, скорее всего, еще стояла прохлада. Пройдет не менее двух часов, пока солнце окончательно раскалится. Он подумал, что ему стоит пуститься в дорогу. Именно сейчас.

Там, где полагалось ждать такси, стояла машина, и Коннора охватило мрачное предчувствие. Это был белый «мерседес», который не имел ничего общего с такси.

Когда до него оставалось добрых четверть мили, дверца со стороны водителя открылась, и оттуда показался человек в коричневом костюме, с короткими волосами и с авиационными очками на лбу. Он отвесил ему вежливый поклон. Да это же майор Ганн, узнал он его, когда подошел поближе.

Ганн открыл для него заднюю дверцу и с предельной почтительностью придержал ее.

— Я подумал, что, должно быть, тут проблема — если из такси, которое вас доставило, высадились два человека, а возвращается только один…

— И вы не знали, кем может быть этот один?

— Нет, сэр. — Ганн позволил себе намек на улыбку.

Коннор тяжело опустился на заднее сиденье. Дверца закрылась. Ганн включил двигатель, и салон заполнился прохладным воздухом из кондиционера. Коннор полулежал, наслаждаясь им, затем взял холодную бутылку минеральной воды, которую протянул ему Ганн, и не отрываясь осушил ее.

Несколько минут Ганн вел машину в молчании. Затем он тихо сказал:

— Я рад, мистер Моллой. Я очень рад.

— Да и я очень рад, — сдержанно согласился Коннор. Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

Рорке ошибался. Можно менять вещи и события. Если у тебя хватает решимости.

Сквозь полуприкрытые ресницы он посмотрел на лицо Ганна в зеркале. Еще предстояло проверить — может ли плохой человек стать хорошим? Или хороший — плохим?

Впереди его ждала и печаль. Придет время, когда к нему придет подлинная глубокая скорбь о матери. А потом, спустя какое-то время, он возьмет Монти на руки, отнесет ее в какой-нибудь тихий уголок, где и скажет ей, что они должны пожениться. Нет, это будет не вопрос, а утверждение.

Он покончил с бутылкой минеральной воды и взялся за другую, которую Ганн автоматически протянул ему. Он качал ее на руках, прижимал к щекам, катал по лицу, стараясь хоть немного умерить ожоги солнца.

Глаза его были воспалены от этого сияния, кожа рук едва ли не обуглилась и сильно болела. Он осмотрел свою одежду: куртка разодрана в нескольких местах, три пуговицы рубашки исчезли, а на галстуке виднелись потеки крови.

«Надо обзавестись новым костюмом», — подумал он и, как ни странно, почему-то стал размышлять, удастся ли им найти хорошего продавца.

Снова посмотрев из окна и оглянувшись на горы, он вспомнил строчку из поэмы, которую читал много лет назад. Кажется, Шелли. Да, Шелли.

Он улыбнулся.

Суббота, 27 июня 2002 года

— Мак, пора, мы уже уходим!

При звуке отцовского голоса Мак Моллой поднял было глаза, но потом, серьезно нахмурившись, сунул карандаш в рот, пососал его, сделав вид, что курит сигарету, и поставил несколько штрихов на своем рисунке.

Монти улыбнулась. Мак всегда вызывал у нее улыбку. В теплом спортивном костюмчике, в свитере, с копной светлых волос, падающих на лоб, мордашка и пальцы вымазаны красками, он вызывал у своей матери самые нежные чувства. Похоже, большую часть времени он проводил в своем мире, рисуя, думая и тихо наблюдая за окружающими. Порой Монти беспокоилась, что для пятилетнего ребенка он слишком много и слишком серьезно размышляет. Он забрасывал ее вопросами, как устроен мир, кто такой Бог и что такое смерть. Последняя тема особенно интересовала его.

— Мак! Шевелись, приятель, готовься, мы идем на день рождения Алекса!

Мак скорчил гримасу и продолжал рисовать. Монти посмотрела на свои часики.

— Дорогой, — тихо сказала она. — Папа ждет. Ты должен привести себя в порядок. Пойди умойся, а я помогу тебе одеться.

Мальчик пожал плечами. Мамино предложение его не заинтересовало.

— Ты не хочешь идти в гости? К Алексу, твоему другу? Он же тебе нравится.

Мак сделал вид, что оглох. Монти торопливо прополоскала кисти в терпентиновом масле в щербатой кофейной кружке, вытерла их и положила на край палитры.

Стоял прекрасный летний день. Над далекими пологими холмами, на которые она смотрела из окна своей студии, висели легкие белые облачка, воздух звенел жужжанием пчел, а где-то в отдалении блеяли овцы. Сквозь запахи терпентина и льняного масла пробивались ароматы сада, цветов и свежескошенной травы.

Ей нравился этот старый ветхий амбар, из которого Коннор сделал для нее студию. Здесь было ее святилище, здесь она находила себе укрытие. Дверь открылась, и вошел Коннор, полный возмущения.

— Мак! Шевелись! — Голос отца звучал коротко и резко — верный признак того, что у него портится настроение.

Плохое настроение бывало у Коннора не так уж часто, но могло длиться несколько дней. Характер у него был резковатый, порой он пугал Монти, но за вспышками всегда следовало несколько дней, когда Коннор был тих и погружен в мрачные раздумья.

Они начались после его возвращения из Израиля. Он никогда не рассказывал о том, что было в Пещере Демонов. Порой она пыталась понять, что же он утаивает от нее. Это было закрытой частью его натуры, чем в какой-то мере он с самого начала и привлекал ее.

Через пару месяцев Маку исполнится шесть лет, а Монти уже на четвертом месяце. За прошедшие годы у нее было два выкидыша, и Коннор по совету врача настоял, чтобы она ничем не занималась, а только отдыхала и писала картины, чтобы благополучно миновать опасный период. И в течение последних нескольких месяцев он был так заботлив и внимателен, что она его просто не узнавала.

Он обнял ее за плечи и стал рассматривать стоящую на мольберте неоконченную картину.

— Ты хорошо выписала небо, — сказал он.

— Спасибо. А вот цвет воды, думаю, не удался. Она слишком зеленая.

— И плоская. Наверху у тебя летят облака, то есть дует ветер. И на воде должны быть барашки.

Монти кивнула: он был прав. Как всегда.

— Ты не забыл цепочку, дорогой? — напомнила она ему.

— Ни в коем случае.

На следующий день они отправлялись на крестины Кейт Стерлинг, ее крестной дочери. Первого ребенка Анны и Марка Стерлинг. На цепочке были выгравированы инициалы Кейт. Красивое изделие из серебра девятьсот семьдесят пятой пробы с медальоном. Монти хотела золотую, но Коннор настоял на серебре; у него было какое-то предубеждение против золота, активное неприятие его, которого она никогда не понимала, но решила не спорить.

Повернувшись, Монти неожиданно поцеловала его.

— Люблю тебя, — сказала она.

Он плотнее прижал ее к себе.

— Я тебя тоже.

Коннор — хороший человек, с благодарностью подумала она. Он добрый, умеет работать без устали и, при том, что он председатель совета директоров и исполнительный директор, большую часть своей энергии посвящает благотворительной деятельности и помощи ученым-исследователям. Он заслужил тепло и уважение, с которыми к нему относятся все, кто знает его.

Монти пришлось выдержать тяжелую борьбу со своей совестью, когда надо было принимать решение о будущем «Бендикс Шер». В конце концов Коннор убедил ее взять акции, которые гарантировали выживание компании. Первым и главным было то, что деньги смогут дать ее отцу свободу исследований. Кроме того, в их распоряжении был солидный фонд, с помощью которого они могли поддерживать другие исследования и помогать ученым, которые были в таком же положении, как ее отец в недавнем прошлом. И, кроме того, как подчеркнул Коннор, они знали правду о «Бендикс Шер». Могли ли они быть уверены, что любая другая фармацевтическая компания, куда они обратились бы за финансированием, обладает безукоризненной репутацией, что у нее нет своего скелета в шкафу? Не лучше ли иметь дело с тем дьяволом, которого ты досконально изучил?