Николай Басов - Смертное Камлание

– Да что же вы, товарищ, пристали... У нас полно работы, а вы отрываете от дела... Нет у нас никакого Мурана, и перестаньте звонить, не то я вынужден буду принять меры!

Вот тогда Рыжов задумался уже серьезно. И отправился в гостиницу, где жил Смеховой. Так уж получалось, что даже этому человеку он был бы рад, хотя бы потому, что он мог подтвердить, что сам Рыжов не сошел с ума, не помешался, что были и Сабуров, и Мурандон, и что они занимались тут делом, а не просто отрывали кого-то для распросов...

И так оказалось, что Смехового тоже не было. Строгий сержант у входа суховато объяснил, что товарищ Смеховой уехал еще утром, и что не возвращался до сих пор, но если он появится... Дальше Рыжов не слушал.

Он поехал на Гороховою, благо, этот адрес и этот особняк каждый в городе знал. Кто-то, правда, ежился, объясняя дорогу заезжему москвичу, кто-то просто отходил... Но он все-равно добрался до нужного ему учреждения. Впустили его быстро и без излишней волокиты. Он обратился на входе к постовому, тот выслушал спутанные, не очень внятные объяснения Рыжова, вызвал провожатого и тот привел, наконец, его в какой-то кабинет. Тут было пусто, только стояли столы, да сбоку, у окна, поближе к теплой батарее расположились два стула. На один из них Рыжов и уселся.

А потом, совершенно неожиданно, и с немалым грохотом, шумом и волнением вошел какой-то странный человечек. Был он невысоким, полным, лысым и каким-то потным, даже лоснился от проступившей из его кожи влаги. И он все время кричал, складывалось впечатление, что он не может говорить нормально, а умеет только кричать, и грубить, и злиться...

– Вы понимаете, что вы вторглись в наши дела совершенно незаконно?! – орал он, размахивася перед Рыжовым кулачками. – Объясните, зачем вы здесь, и чем заняты?!

Рыжов заговорил, старательно модулируя голос под сдержанность и умеренность.

– Задание, которое я выполнял в вашем городе, имеет такую степень секретности, что вам я ничего объяснять не имею права. Но может быть, подчеркиваю – может быть, мое расследование как-то связано с тем, что произошло сегодня вечером. Вы понимаете, о чем я?

– Чего вы хотите? Только объясняйте без этих ваших экивоков!

И было видно, что этот лысый, хотя и в простом френче без знаков, а все же являлся тут какой-то шишкой, начальником, и привык не только орать по делу и без дела, но и требовал, чтобы его слушали.

– Вполне возможно, что от моего доклада в Москве будет зависеть общее отношение не только к тому, что я тут расследовал, но и к тому, что тут произошло. Поэтому, – Рыжов даже сделал паузу, чтобы подчеркнуть свои слова, – я хотел бы взглянуть на материалы расследования, которое вы, безусловно, уже ведете.

– Что? – казалось, сейчас этого низенького крикуна хватит удар. – Да это же... Это же контра!

– Поосторожнее с выражениями, – предупредил Рыжов. – Вам, как служителю закона, это особенно не к лицу.

– Ваши документы попрошу, – жестко потребовал толстяк.

Рыжов отдал свою крочку, толстяк посмотрел на нее, удивленно дернул бровями и молча куда-то ушел. А Рыжов снова уселся на стул перед широким подоконником, у теплой батареи, теперь ему приходилось ждать. Толстяк оставил на всякий случай в комнате охранника, вялого, усталого свыше меры, но с винтовкой. Самое смешное, что винтовка была кавалерийским карабином, и к нему был приставлен армейский штык. Как таким штыком драться, если сам карабин укорочен и облегчен, Рыжов не знал, да и не хотел знать.

Толстяк пропадал долго, кто-то в комнату заглядывал на минуту, потом быстро исчезал, Рыжов даже не оборачивался, он понимал, когда придут, выяснив его личность, он и сам это поймет.

Потом, наконец-то появился толстый крикун. На этот раз кричать он, впрочем, не решался, но все же иногда срывался на такой сердитый, такой визжащий тон, что становилось ясно – он пытается кричать, только шепотом, хотя это и выглядело странно. Но при нем была папочка с документами, ее он пока Рыжову не выдавал, он снова и снова говорил:

– Вы же понимаете, товарищ, что все это – происки мировой буржуазии. И нам, именно сейчас, когда мы понесли такую утрату, предстоит выяснить, кто стоял за этим... не будем даже называть этого отпетого негодяя, этого...

Когда он пошел объяснять про заговор мировой буржуазии, кажется, третий раз, Рыжов протянул руку и попросил спокойно:

– Материалы можно посмотреть?

– Что же, смотрите.

Документов было немного, да их и не могло быть много, с момента преступления прошло всего-то несколько часов, менее полусуток. И все же они были, и по ним вырисовывалась очень неприглядная, даже обидная какая-то картина, едва ли не бытовуха, едва ли не грязный адюльтер, из-за которого этот самый Николаев и вооружился, перехватил Сергея Мироновича в коридоре и застрелил, как незадачливый муж обычно стреляет в удачливого соперника... Того, что искал в этих документах Рыжов, не было и не могло быть.

Фигура самого Николаева была представлена довольно убого, посторонний человек, ну, почти посторонний... И вдруг – такие страсти, такие действия, что только очень сильной и волевой личности свойственны. Вот и все, больше ничего стоящего... Никакая не верхушка партии, как говорил Сталин, тут не могла быть под прицелом, единичный случай, если только...

Рыжов отвлекся от своих мыслей только когда толстяк, который, оказывается, терпеливо ждал, когда он прочитает бумаги, спросил его, снова едва не срываясь на крик:

– Прочитали? Тогда я попрошу с вас расписку об ознакомлении с материалами... Таков порядок.

Рыжов насписался, и ушел. Заехал в гостиницу, собрал вещи, расплатился, и поехал на вокзал. О Смеховом он вспомнил лишь когда уже расплачивался за билет, оставил ему записку, где приказывал возвращаться в Москву, не теряя времени.

И уже в поезде, куда залез, сломав, кажется, всю очередь, когда стал немного успокаиваться, посматривая на обычную вагонную жизнь, на пассажиров, стелющих постели, на проводника, обошедшего всех с билетной суетой и начинающего разносить чай, посматривая за стекло, на привычную уже темень, он стал думать сколько-нибудь спокойно.

И не о том, что с ним произошло, и как он во всей этой истории глупо метался от одного человека к другому, как терял время, и в общем-то, как неприглядно и неудачно вел свое расследование... А о том самом крикуне на Гороховой, который дал ему почитать материалы дела. И мысли эти были почти такими же кислыми, как перегар после водки, когда он очнулся в своем номере после ночной попойки и дневного сна.

Кричат только те люди, думал он, которые... Нет, с уверенностью у них, как правило, все в порядке. Их манеры вызваны причинами, которые одновременно сложнее и проще, чем простая неуверенность... Как и бывает в жизни.