Анатолий Кудрявицкий - Летучий голландец

10

Найти иголку в стоге сена не так трудно. Милиция вам ее найдет; уколется, но найдет. Труднее искать соломинку в стоге сена или иголку в груде иголок, особенно если не знать, какую именно иголку ищешь.

Милиция нашла целую пригоршню золотых монет – продавцы сами их приносили, – но те, кто монеты эти раздавал, как будто сквозь землю провалились.

– Где же они могут прятаться? – возник вполне резонный вопрос у капитана Мериноса.

А у младшего сержанта Сафонова возникла и попытка ответа:

– Не в доме ли у реки?

И в дом у реки был нанесен визит. Правда, бывшего «газовщика» Меринос с собою не взял.

Н. в это время занимался вполне прозаическим делом – чистил картошку, поэтому являл собой несколько странное зрелище, когда открыл дверь: он был в клеенчатом фартуке и с ножом в руке.

– Вы здесь один? – спросил с порога капитан, покосившись на нож.

– Физически да, метафизически – не знаю, – ответил Н., с любопытством наблюдая, как под мышкой у милиционера, только недавно надевшего совершенно новую голубовато-серую рубашку, расползается полукружие пота.

– Физически, метафизически… – проворчал Меринос и про себя подумал: «Чертов умник», однако вслух сказал: – Можно осмотреть дом?

– Можно, – последовал ответ. – Если он этого захочет.

– Кто «он»?

– Дом.

«Безумец какой-то», – подумал капитан, после чего протопал сапожищами по всем открывшимся ему комнатам.

– М-да, интересные у вас зеркала, – задумчиво сказал он, вернувшись на террасу. – Вижу, посуды что-то многовато, да и одежды по шкафам… Здесь никто больше не живет?

– Не живет, – эхом откликнулся Н. и тут же подумал, что Никто здесь как раз и живет.

Но ему недолго позволили играть в этого самого Никто. Уже прощаясь, Меринос как бы спохватился:

– А документик, извините, у вас имеется?

H. вздохнул и извлек из висевшего на гвозде пиджака потрепанный свой паспорт.

– Ага, Алфеев Константин Борисович. Гм, Москва, улица… Ну-ну… Кстати, вы здесь надолго? А то надо бы временную прописку проставить.

– До конца лета.

– Так ведь лето почти кончилось. Неделя осталась.

– Да? – удивился Н. – Значит, уже скоро…

– Ну, раз вы скоро уедете, прописку проставлять не буду…

Капитан ушел прямо в моросящий дождь, а по дороге безуспешно отгонял от себя воспоминания, как в комнате с зеркалами видел себя в старости, седого, ссохшегося и никому не нужного.

Дождь принял в себя и Н., вышедшего из дома, который, пусть на время, стал ему не домом, не уберег его безличия. Дождь поразил его своей неизбежностью, уверенностью в собственной правоте.

«Я не знаю, куда идти, а дождь – знает, – говорил со звуками дождя Н. – Дождь доверяется собственному весу».

Вечерело. С реки поднималась сиреневая дымка. Скоро сентябрь. Осень. Это трудно было себе представить.

«Будет ли эта осень во мне? – спросил себя Н. – И буду ли я в этой осени?»

Он закрыл глаза и увидел луноликое древо смерти, политое голубой каучуковой влагой. Острая верхушка пронзала ночное серебро, ветви роняли глянцевитые листья с узором млечных жилок, корни опутали планету, трепетавшую, как яйцо в суме птицелова. Лунно-голубые тени этого древа уже давно холодили его кожу, во сне и наяву.

Наконец дождь устал и сник. Стемнело. Н. хотел вернуться в дом, но с реки запахло гарью. Н. решил пойти взглянуть. По узкой тропинке, раздвигая брючинами темную мокрую траву, он спустился на берег.

Прямо на песке горели костры, желтое пламя освещало большие чаны, в которых что-то кипело и плескалось злыми брызгами. Рядом никого не было.

Н. подошел, прикрыв лицо воротником, и осторожно заглянул в один из чанов. Жидкость внутри оказалась багрового цвета, в нее была погружена какая-то плотная ткань. Парусина.

Вечером он раскрыл блокнот и написал заголовок: «Прощание симфонии с дирижером». Ниже ничего, кроме симфонии тишины, не воспоследовало. Потом окно позвало его к себе, он подошел и долго смотрел на темные тревожные деревья. Чуть позже на той странице блокнота все-таки появилась запись:

«Перед тем как уйти, попрощаемся с вещами. Они ответят, хотя и неощутимо, – колыханием травинки, чуть брезжущим светом в безлунную ночь. Вещи давно привыкли подолгу прощаться с нами, привыкли и к тому, что прощальные их знаки всегда остаются безответными. Уходя, ответим на вечное прощание природы».

Наутро сонный Меринос снова медведем навалился на телефон и толстым пальцем накручивал диск.

– Алфеев. Александр, Леонид, Федор… Да, правильно. Зовут Константин Борисович. Из Москвы. Проверьте на всякий случай.

Перезвонить, если что, обещали на следующий день. И таки перезвонили.

– Знаешь, твоим Алфеевым комитетчики заинтересовались. Вроде бы их клиент.

– Да ну? – изумился Меринос. – Что же он такого натворил?

– Не знаю. В общем, жди гостей.

Почти сразу последовал еще один звонок.

– Фаддей Савостьянович? – глухо, как из унитаза, прозвучало в трубке. Меринос, который терпеть не мог, когда его называли по имени-отчеству, молча страдал. – Это из Комитета государственной безопасности говорят. Какой там у вас Алфеев?

– Зовут Константин Борисович.

– Пожилой?

– Средних лет.

– А как выглядит?

– Он не улыбается. Не умеет улыбаться.

– Да, это он.

Получив наказ неусыпно следить за обитателем дома у реки, Меринос сразу же выдал под расписку сержанту Ваське плащ-палатку, спальный мешок и примус. Сафонову было велено занимать позицию у колючей проволоки и – бдить.

– Смотри, чтобы на лодке не уплыл, – беспокоился капитан.

– У меня не уплывет, – заверил его Сафонов. – Долго мне бдить-то?

– До завтра. Кажется, завтра его у нас заберут.

На следующий день было наводнение. Уже ночью река, собравшись с силами, затопила низины, а утром еще напиталась дождями и уже лизала траву у самого дома. Обращенная к реке терраса скоро оказалась затоплена.

Всю ночь в доме было неспокойно, слышались тяжелые шаги, откуда-то доносились голоса. Невидимые обитатели дома как будто собрались вместе – то ли на совет, то ли делать какую-то общую работу. Н. спал плохо – кровать под ним дрожала, дом как будто вздрагивал, трясся мелкой дрожью. Рядом с кроватью белела какая-то фигура.

– Ты Смерть? – одними губами спросил ее Н, не понимая, во сне это все или наяву.

– Я не Смерть, потому что я не могу прийти к тебе.

– Значит, я проснусь?

– Ты проснешься, если захочешь проснуться. Если же нет, ты останешься в этом сне.

– Но скажи, если ты не Смерть, кто же ты?

– Любовь.

– Да, любовь теперь не может ко мне прийти.