Анатолий Кудрявицкий - Летучий голландец

9

Сделать лицо… Из чего можно сделать лицо? Из яблок, груш, травы, жира, столярного клея, красителей, конского волоса, детских кубиков, строительных блоков, мрамора, бронзы… Но самое красивое – человеческое лицо, мужское, женское, не сделанное, без яблок, жира, красителей и т. п.

Такое лицо было у женской резной головы, венчавшей нос барка «Хрустальный ключ», потому что то был именно барк, не шхуна и не баркентина, и стояли на том барке прямые паруса на фок– и на грот-мачте и косые – на бизань-мачте. Широкоскулый боцман Дирк Слоттам наказывал матросов не только за непочтительные отзывы об их старом корабле, но даже если они при нем называли деревянную голову на носу уродиной или, пуще того, Горгоной Медузой. Нельзя давать непристойные имена хранительнице корабля, небось на испанском судне бы не посмели, побоялись бы за свои матросские задницы, там розог не жалеют. «Хрустальный ключ» как раз шел мимо испанского берега близ мыса Финистерре.

Капитан до сих пор никому на глаза не показывался, команды отдавал ван дер Вейде, помощник капитана. Матросы, подвыпив, не раз хлопали по плечу боцмана, подначивая его признаться, что никакого капитана, кроме ван дер Вейде, на судне не было и нет. Но Дирк Слоттам, сам матросивший десятилетиями и плававший даже на португальских и английских судах, вовсе не улыбался в ответ на такие фамильярности; он крутил и крутил свой длинный рыжий ус, со всей фрисландской обстоятельностью выслушивал говорившего до конца, а потом отвечал: у нас есть на судне капитан, и зовут его капитан Фалькенберг, просто ему сейчас неможется, и он лежит у себя в каюте.

Один из матросов, перебравший рома и не удовлетворенный объяснениями боцмана, полез было на него с кулаками. Слоттам ударил его только раз коротким, но молниеносным движением руки, похожей на бычью ляжку. Очнувшийся к ночи матрос потом шутил, что ему, должно быть, рухнула всей тяжестью на голову сама Горгона Медуза.

В-седьмых, есть все равно захочется. Сколько бы продуктов ни было в доме. Через какое-то время – скажем, на седьмой день – обнаруживается, что осталось какое-то странное сочетание – к примеру, венгерский зеленый горошек в банках и карамель «Театральная» – и есть это уже больше невозможно. И тогда человек выходит из дому, делает великие географические открытия, без телескопа замечает новую планету, попадает под троллейбус или покупает себе еду.

Продукты – это продукт чьего-то труда, трудится либо человек над природой, либо природа – над собой. Человек еще не научился из трудов над собой извлекать что-нибудь съедобное. Может быть, и научится, определенно научится.

А покамест Н. шел по лесной тропинке, удаляясь от дома и одновременно от реки, и приближался к человеческому жилью, а главное – к сельскому магазинчику. И продавались в том магазинчике серый белый хлеб, ржавая селедка, баночные кильки в томате, соль крупного помола, лавровый лист в пакетиках с изображением лаврового листа и проигрыватель «Аккорд» с пластинками хора имени Веревки и вокально-инструментального ансамбля «Самоцветы». И была там продавщица, простоволосая и любопытная, начавшая с вопроса:

– Вы кто?

– Я здесь живу, – ответил Н., чтобы не признаваться, что он Никто, хотя подобный ответ и напрашивался.

– А, так это вы снимаете старый дом у реки… И что вы там делаете?

– Отдыхаю, – ответил Н. и добавил: – Думаю.

Это, конечно, было сказано необдуманно. Никогда не говорите простым людям о своей способности размышлять: это не вызовет у них ничего, кроме немого удивления. Потом же всем встречным и поперечным будет доложено, что вы – опасный чудак.

– Интересно, о чем таком интересном здесь у нас можно думать? – пожала плечами продавщица.

– Ну, думать можно о чем угодно, не только о том месте, где в данный момент находишься… Скажите, а почта у вас тут есть? – спросил он и тут же подумал: «А зачем мне – письма посылать опасно».

– Есть – на соседней улице, – ответила продавщица. – Сестра моя там работает.

– Одна?

– Большую часть года одна, но ей сейчас студент один помогает, по фамилии Голодрыга. Придурковатый.

– Почему придурковатый? – удивился Н.

– Он все время все путает, письма не туда складывает, и сестре потом приходится сортировать заново. Говорят, его зимой из института чуть не выгнали. Такие вот у нас молодые кадры растут…

Н. с трудом уложил продукты в огромную авоську и на всякий случай связал ручки бечевкой. Можно было, конечно, купить и проигрыватель, но прилагаемая к нему фонотека явно была неудовлетворительна. Вот если бы кантаты Баха или, для смеха, вагнеровский «Летучий голландец»! Впрочем, оперу эту он знал назубок, да и на всякий случай привез с собой партитуру.

Авоська оттягивала руку, плетеные ручки врезались в ладонь, и он остановился, чтобы обернуть их носовым платком. Во время этой операции его заметил из милицейского окна сержант Васька.

– Товарищ капитан, идите нашего ученого смотреть.

Капитан Меринос, вытаскивавший из толстого веснушчатого указательного пальца занозу, чертыхнулся, воткнул в многострадальный палец еще и иголку, выматерился, извлек иголку, воткнул ее в лацкан милицейского кителя и затопал наконец по крашеному полу в направлении окна.

– Этот? – удивился он. – Старый какой-то. Седой. Похоже, он не опасен. Какой-то побитый жизнью…

Немного отдохнув, H. продолжил свой путь к дому. Тем временем в милицию прибежала запыхавшаяся продавщица.

– Ну, спросила, чем он занимается? – осведомился о выполнении своих инструкций Меринос, снова принявшийся поддевать иголкой кончик занозы.

– Спросила.

– И что же он делает?

– Думает.

Тут Меринос подцепил-таки занозу и, скривившись от боли, вытащил ее.

– Тттвою мать, – сказал он занозе и потом, после паузы, подвел беседе итог: – Нет, все-таки он опасен.

Н. тем временем подходил к границе своего участка. Границей этой служила колючая проволока, тремя рядами натянутая между вбитыми в землю нестругаными деревянными столбиками. Н. мог бы поклясться, что еще несколько часов назад, когда он уходил, забор стоял заметно дальше от дома. Он прошелся вдоль забора, но никаких следов, что столбики переносили, не было. Померещилось? Или кольцо колючей проволоки сжимается само?

Ночью – белое облако на черном фоне. Говорящее.

– Если я спрошу тебя кое-что?

– Спрашивай, – выдыхает облако.

– Почему нет мне покоя на земле?

– Вот так вопрос… Ты действительно хочешь знать?

– Да.

– Потому что тебе не повезло: ты попал не в ту страну, не в тот век, и хуже всего, что ты не тот, кем кажешься…