Наталия Кочелаева - Зона индиго

– Я сейчас.

– Ты куда?

– Я скоро. Скоро.

– А-а… Смотри, осторожнее.

Она вышла на тропинку и успела сделать шагов десять, не больше. Ее внимание привлекли тихие голоса. Лиля успела себе напомнить, что подслушивать нехорошо, но уж больно разговор был интересный!

– Ты чего, старый хрен, меня Афтандилом честишь? Совсем одичал, забыл, как меня зовут?

– Тебя забудешь, как же… А чего ты, юбочная твоя душонка, девке голову морочишь? Она не в себе, без памяти, не говорит почти, а ты ей глазки строишь!

– Да я что, я так… Славная девушка. Где ты взял-то ее?

– Сама прибилась, осенью еще. Привезли откуда-то детишки наши разумные, зверю в пасть доставляли. Да пережали по дороге, без головы она стала, не сгодилась. Так и бросили. Стала она по городу шататься, вроде дурочки тут была. Ноябрь уже, холодает, ветра задули, а она в одном платьишке шелковом, сиреневое такое платьишко… Пришла и сидит у меня под окнами, а сама уже под цвет платья стала – замерзла да и изголодалась. Вот и взял ее в дом, готовить научил, убирать… Приходили за ней…

– Ты не отдал?

– Сам видишь. Уперся, говорю: внучка моя, Аленушка, из Евпатории на житье приехала. Они и отступились – с сумасшедшего-то и взятки гладки…

– Это у тебя получается.

– Поживи тут с мое… А теперь и я тебя спрошу: ты-то на кой шут этих двоих притащил?

– Э-э, дед, тут такая история… Дубов – свой человек, он со мной работал. Башка-а! А спутница его… Можешь мне не верить, я и сам себе не верю, но сдается мне, что это и есть мать нашего жертвенного агнца…

– Ну?

– Вот тебе и ну. Так что скрывать от нее нечего. Тем более… – Шустов обернулся в сторону Лили, – тем более что она уже пять минут слушает наш разговор, стоя на тропинке…

– Да, я слушаю, – подала голос Лиля. – Значит, вы знакомы? Ловко сделано! Теперь, раз уж сеанс разоблачения состоялся, может, мы все вместе вернемся в дом и поговорим как следует?

– Так вы знакомы? Ну Альберт, ну пройдоха, – удивленно хмыкал Дубов. – Так значит, наш добрый хозяин…

– Ага, любитель природы, юный натуралист, – трепался неугомонный Альберт. – Особенно интересуется семейством кошачьих. Мечтает отловить одного представителя редкого вида. Для живого уголка детдома «Лучик». Там тоже о-очень обожают зверюшек!

Иваныч не обращал на него внимания, смотрел на Лилю.

– Так, значит, вы – мать агнца?

– Мне страшно, когда вы его так называете… Моего сына зовут Георгием. Егор, Егорушка. Лучше так.

– Простите. Но суть именно такова – ваш малыш приготовлен на заклание. Это случится завтра ночью. Ох, простите еще раз, я вас напугал!

– Иваныч хотел сказать, что этого НЕ случится завтра ночью, – ласково кивнул Лиле Альберт. – Именно ради этого мы здесь и собрались. Думаю, Лилечка, нам удастся уничтожить чудовище. Сейчас путь к нему охраняют адепты, последователи. Совершенные отморозки, но со временем они как-то научились определять тех, кто не подчинен влиянию сфинги, закрыт для ее чар. Они умеют узнавать нас, и они нас боятся, что в некотором роде является гарантией нашего успеха. Завтра доступ к телу их ненаглядного божества будет открыт для всех. После свершения так называемого брака сфинга обретет не только способность размножаться, но и невероятную силу. Думаю, на свете уже не найдется человека, способного противостоять ей. Может быть, раньше такие люди были. Раньше – еще до фараонов. Еще до того, как люди полюбили золото и власть больше, чем друг друга, больше, чем самих себя.

Лиля пристально на него смотрела – это был совсем другой Шустов, не тот, которого они встретили в Адлере. Сквозь балаганную маску проступило новое лицо – умное, серьезное, горькое. И речь его звучала совершенно иначе – без излюбленных словечек, без ужимок…

– Я думаю, люди с восторгом предадутся воле этого существа. Мне хотелось бы думать по-иному, но я не могу.

– И что тогда будет?

– В случае нашей неудачи? Я не знаю, Лиля. Мы можем только предполагать. И надеяться, что нам все же удастся остановить эту тварь. Любой ценой.

– Вы хотите… убить его? Физически уничтожить?

Лиля не знала, что побудило ее задать этот вопрос.

В любом случае ответа на него не воспоследовало.

– Я! Я должен сделать это! – вскинулся Иваныч. Он тоже изменился, сбросив личину поддельного безумия. Черты лица стали прозрачней, словно очистились, разгладились напряженные морщины, и лицо это стало казаться Лиле знакомым. Где она видела этого человека? Словно это было давным-давно, в детском сне… – Я уничтожу эту египетскую драную кошку, потому что я во всем виноват! Никому про это не говорил никогда и не знал, что люди будут судить мой позор. Но вам скажу. Вам я все скажу. Это мой сын открыл гробницу сфинги. Это он разбудил ее. Он стал первым и самым верным ее слугой. Но виной всему был я. Это я предал его, когда он был еще ребенком. Я променял Витеньку на любовницу, пустую, вздорную бабенку. Я его потерял, а когда нашел, было уже поздно… Но и тогда я продолжал сеять зло. Я бросил жену и дочку, я поехал с сыном сюда, потворствуя своим жалким амбициям, своим понятиям о жизни! И вот теперь… Теперь именно он привез сюда твоего мальчика, привез, чтобы отдать его на съедение! И я…

Но на него никто не смотрел, его никто не слышал. Все смотрели на Лилю. Все, кроме Нинули, – она смотрела на Альберта и даже, протянув руку, неистребимо женственным жестом потеребила рукав его роскошной рубахи, словно пальцами дегустировала ткань на гладкость, на шелковистость, на плотность.

– Папа? – спросила Лиля, уже зная ответ.

А до него все не доходил смысл ее слов, одного-единственного ее слова, он еще пытался продолжать, пытался что-то сказать, но потом смолк и тоже встал. Он протянул к ней руки – жалким, молящим, зовущим жестом, обреченным, как казалось ему, на провал. Но Лиля шагнула навстречу, и попала в кольцо этих дрожащих рук, и совершенно исчезла в них, как маленькая птица в ветвях огромного дерева. Она прилегла к его груди и услышала, как бьется его сердце – глухо, по-стариковски. Закусив губу, с пылающими щеками, она слушала биение сердца своего отца – отца, которого почти не знала, которого она забыла, которого не узнала при встрече.

– Ты меня простишь? – спросил он тихонько.

Лиля подняла на него глаза и улыбнулась своей щедрой, лучистой, необыкновенной улыбкой, в которой Виктор Иванович узнал улыбку своей бывшей жены Тамары. Он не переставал любить ее все эти годы, он мучительно тосковал по ней, а о дочери вспоминал так редко!

– Так, значит, Егор…

– Твой внук, папа.

– Егор… Хорошее имя.

Все смотрели на них, чувствуя радость, и смущение, и особую, щекотную тоску, от которой хочется то ли заплакать, то ли засмеяться нетерпеливой душе… А Нинуля смотрела на Альберта. Очень он ей нравился – такой яркий, такой красивый! А какие блестящие пуговки у него на рубашке, как переливается, манит золотой огонек! Его свет рассеивает туман, затянувший и зрение Нины, и память, и разум, и вот уже стихает шум в ушах, и она вновь обретает что-то самое главное… Ей постепенно становятся понятны слова окружающих, а говорят они о долгой разлуке, завершившейся счастливой встречей, о том, что всем разлукам суждено закончиться именно так, а теперь надо непременно пить чай! Нина встала, чтобы снова вскипятить чайник, ей удалось наконец оторвать взгляд от вспыхивающего огонька, но прежний дурман не вернулся к ней.