Дейкр Стокер - Дракула бессмертен

Будь они прокляты! Сьюард вскрыл двойное дно саквояжа, достал из потайного отделения небольшой арбалет и зарядил его стрелой с серебряным наконечником. Если безрассудное решение принесет ему смерть, да будет так. Лучше погибнуть, чем допустить, чтобы это чудовищное зло просуществовало еще хотя бы секунду.

Сьюард нацелился между прутьями решетки и приготовился выстрелить в Батори. И тут глаза его изумленно расширились — он заметил новую деталь. На столе возле окна лежала большая театральная афиша. Казалось, от нее шло зловещее свечение, словно вместо краски использовался лунный свет. Крупные тисненые буквы гласили:

Уильям Шекспир

Жизнь и смерть короля Ричарда III

7 mars, 1912

Theatre de I'Odeon

rue de vaugirard 18

Telef. 811.42

8 heures

Paris France[8] В главной роли румынский актер

Басараб

Забыв про наклон крыши, он невольно попятился. Кусок черепицы под его ногой треснул, сорвался вниз и вдребезги разбился о булыжную мостовую. Доктор застыл на месте.

Снаружи донесся какой-то звук. Светловолосая «женщина в белом» резко обернулась. Подлетела к двери, ощупывая улицу цепким бездушным взглядом. Никого, ничего живого. Пробираясь тенями, она обогнула виллу и достигла места, откуда донесся звук. Ничего не увидев и здесь, она уже была готова вернуться в дом, когда приметила на мостовой сломанную черепицу… и каплю свежей крови на ней. Человеческой крови. Ее острый аромат ни с чем не спутаешь. Женщина поспешила попробовать ее на вкус, но тут же выплюнула. Кровь была отравлена химикалиями.

С проворством ящерицы она взобралась на стену, чтобы осмотреть виллу полностью. На крыше, возле одного из окон, лежал окровавленный серебряный нож. Такое оружие носят с собой только самые наивные охотники на вампиров.

И все же «женщина в белом» поняла, что ее хозяйка в опасности. Надо бежать из Марселя сегодня же вечером. Она стремглав понеслась обратно в дом.

Сьюард догадывался, что теперь Батори и ее дьяволицы не задержатся в Марселе. Несомненно, скоро они уже будут на пути в Париж — а путешествуя по воздуху, мертвые скачут быстро.[9] Но благодаря вовремя замеченной афише у него вновь появилось преимущество. Ему известны их планы. Завтра вечером графиня Батори и ее спутницы будут в театре.

Он позволил себе мрачную улыбку. Вот там-то и состоится битва.

— Исчезни, бес, явись в ином обличье,[10] — продекламировал молодой человек в котелке, призывно вскинув руки; голос его, несмотря на звучащую в нем решительность, чуть дрожал. — Вот чар моих таинственная власть! Ты, Фауст, маг, венчанный лавром маг, Которому сам Мефистофель служит! Quin regis Mephistophilis fratris imagine.[11]

Шипение. Клубы дыма. Вдруг, словно из ниоткуда, в воздух взметнулось пламя. Одновременно вспыхнула пропитанная нитроцеллюлозой бумага, заранее развешанная по газовым фонарям, отчего шума стало еще больше. Небольшая толпа, собравшаяся в Люксембургском саду, в один голос ахнула.

Квинси Харкер, успевший повернуться к аудитории спиной, по праву мог гордиться своей изобретательностью. Лукаво улыбаясь, он отшвырнул котелок, приклеил бутафорскую козлиную бородку, надвинул на лоб колпак, набросил на плечи накидку и ловким движением, многажды отрепетированным и почти неразрывным, вскочил на край фонтана Медичи и провернулся на каблуках. Лучших декораций для «Фауста», разыгранного одним актером, и не придумаешь: Медичи, одна из самых влиятельных флорентийских семей, покровительствовали передовому искусству и, согласно распространенному слуху, были в сговоре с самим дьяволом. На этой импровизированной сцене Квинси чувствовал себя как рыба в воде, наслаждаясь не только успехом представления, но и собственной находчивостью.

То, чем он сейчас занимался, имело название шапографии: смена головного убора соответствовала смене персонажа. То был широко известный, но малораспространенный артистический прием — поскольку требовался очень высокий уровень исполнительского мастерства, практиковали его лишь самые талантливые актеры… а также чересчур самонадеянные.

Встав так, чтобы тень от фигур на фонтане усиливала зловещий эффект, Квинси распахнул плащ, принял угрожающую позу и низким, сатанинским голосом прорычал:

— Что хочешь ты, чтоб совершил я, Фауст?

Квинси выдержал паузу, давая публике время на аплодисменты. Однако тех не последовало. Подняв глаза, юноша с удивлением увидел, что внимание аудитории обращено не на него. Похоже, в северном конце парка происходило что-то интересное. Нет, он не позволит какой-то там минутной помехе нарушить его сосредоточенность! Квинси знал, что эта задача по силам его таланту. То же представление ему уже приходилось разыгрывать в Лондонском ипподроме,[12] и оно имело такой успех, что ему удалось закрепить за собой «теплое местечко» в программе, прямо перед основным номером — выступлением Чарльза Чаплина, мастера эксцентрической комедии. По слухам, тот собирался покинуть Англию, чтобы попытать счастья в Америке, и Квинси уже рассчитывал заполучить место самого Чаплина. Однако властный отец Квинси, Джонатан Харкер, сокрушил эту мечту, подкупив управляющего театром, а затем переправив сына в Париж, в тюрьму без решеток на окнах, звалась которая Сорбонной, — изучать право.

Тут юношу охватила паника, потому что его и без того скудная аудитория начала перемещаться в северном направлении, где не утихала какая-то суета. Проверив, не помялась ли фальшивая эспаньолка, Квинси в отчаянии бросился вниз по ступеням фонтана, скороговоркой выкрикивая один из монологов Мефистофеля:

— Я лишь слуга смиренный Люцифера и не могу прислуживать тебе; пока на то приказа нет владыки, мы ничего не можем совершить.

На мгновение показалось, что мощь его дарования все-таки удержит публику, но все надежды пошли прахом, когда Мефистофель поскользнулся на мокрых каменных ступеньках и со всего маху грохнулся. Последовал взрыв смеха, и толпа окончательно рассеялась.

Квинси в сердцах ударил кулаком по земле и сорвал бородку, для исключения порадовавшись, что настоящей мужской растительности под ней не было — в его-то двадцать пять лет. Только тут он заметил, что над ним все еще смеются, — и увидел знакомую ухмылку на лице Брейтувейта Лоури, омерзительного ничтожества, с которым ему приходилось делить жилье в Сорбонне. Что он здесь делает? Раньше этот болван не проявлял интереса к искусству.