Дмитрий Глебов - Черный троллейбус

— Свежее! — провозгласил он, и, прежде чем его остановили, сковырнул крышку зажигалкой и присосался.

Все страшно хотели пить. Но здешнее пиво?!

— Я бы не стал этого делать на твоем месте, — сказал Валя.

— И очень зря, — настаивал Игорь. — Только что с дерева. Очень советую.

Что-то произошло. Игорь схватился за живот. Повалился на землю, изо рта у него поползла пена. Валя пытался его спасти. Совал ему в глотку пальцы, чтобы вызвать рвоту, но это не помогло. Страшно сказать, но бедняга умер вовсе не от отравления... Сложно сказать, умер ли он вообще. Он просто пророс в бетон, пока лежал на боку без сил. Его живот все еще поднимался, когда его тело стало прорастать в мост волосами, ушами, пальцами рук.

— Двигаем, — сказал Вовка. — Пока сами не приросли к этому мосту подошвами.

Все согласились. Игорю было уже не помочь. Добивать его не хотелось. Ну, а вдруг он тоже вырастет во что-нибудь выразительное, и такая жизнь ему даже больше придется по душе, чем прежняя? Зачем лишать его перспектив?

Пешеходы отошли от моста уже достаточно далеко, когда с неба посыпались опилки. Белые и холодные, почти как снежинки. За снежинки их и приняли. Все, кроме Юры.

— Неужели снова? Неужели опять? — вскричал он, и все изумленно уставились на него. — Бежим отсюда! Быстрее!

Все побежали. Под ногами что-то противно хлюпало. Будто передвигались по пересыхающему болотцу. Когда опилочный снег прекратился, Юра поведал свою историю.

— Это было дня три тому назад, — начал он, вытирая рукавом сопли. — Я тогда устраивался на завод по производству покрышек. Мне для этого кровь из носу надо было сдать кровь из пальца, а я этого терпеть не могу. У меня очень чувствительные к проколам пальцы. Я всегда подскакиваю на метр, когда случайно чем-нибудь уколюсь. Вы не подумайте, я не какое-нибудь там отребье, — и в морду дать могу, и получить, без проблем, но вот кровь из пальца ненавижу сдавать. Из вены — сколько угодно, хоть два литра с меня надаивайте, но пальцы мои лучше не трогайте!

Вот я и говорю врачихе, берите, мол, из вены, вам-то какая разница, кровь — она и есть кровь. Но она, дура старая, оказалась очень принципиальная, и решила обязательно взять из пальца. Делать нечего, я подставил палец и зажмурился, но страшного укола не последовало, так как во врачихином кармане зазвонил телефон. Она посмотрела, кто вызывает, и убежала, не прощаясь. Причем так резво, что вообще с ее обликом не вязалось, — с виду-то она была толстая и неповоротливая, как помесь слона и ленивца.

Слава богу, в кабинете была еще одна врачиха, не такая старая и безобразная и не такая принципиальная. Она-то и взяла у меня кровь из вены, — считай, повезло. Выхожу я из поликлиники, довольный, что пальцы мне никто не проколол. Они у меня медленно заживают. А мне этими руками еще работать. Иду, значит, на старую работу, за какой-то там справкой. Нужно было. И тут подходит ко мне сердитый такой полицейский.

Ты, говорит, наверное, наркоман, раз такой веселый, а ну засучи рукава. Я засучил, а он, конечно же, увидел на вене свежую дырочку с прилипшей к ней ваткой. Все ясно, говорит милиционер, и в «уазик» меня заталкивает. Я попробовал спорить, но он огрел меня дубинкой и предупредил, чтобы я не рыпался, а то он мне впаяет сопротивление при аресте.

В «уазике» пахло блевотиной. Он долго вез меня непонятно куда, в сторону леса куда-то, за пределы города. Я тогда снова попробовал протестовать, попытался хотя бы узнать, куда меня везут. Но мент оказался непреклонным, почти таким же, как недавняя врачиха.

Да и внешне они были очень похожи. Та же бородавка над правой бровью. То же родимое пятно в половину нижней части лица. Тот же шрам в виде православного крестика на виске. Те же аккуратно подстриженные рыжеватые усики. Те же сросшиеся кудрявые брови. Такие же обвисшие уши с массивными золотыми сережками. И тогда до меня наконец дошло, что милиционер — вовсе не милиционер, а врачиха, переодетая в милиционера.

«Милая, — обращаюсь я так жалостливо, как только могу. — Зачем вы меня увозите куда-то явно из города? Что я вам сделал, чтобы вы переодевались в полицейского?» Врачиха на это ответила молчанием. То есть вообще никак не ответила.

Уже совсем далеко от города врачиха в полицейской форме свернула на насыпную дорогу и ехала по ней какое-то время. После этого она вывела меня из машины под дулом пистолета и повела в самую гущу. К тому моменту уже стемнело, ветки больно царапали лицо. А я никак не мог защититься от них руками, потому что руки мои были защелкнуты в наручники за спиной. Время от времени я спотыкался и падал, и тогда врачиха, мощная как помесь слона и ленивца бабища, поднимала меня рывком и толкала вперед. Я все спрашивал у нее, зачем она это делает, куда ведет меня, но она ничего не отвечала на это. Только пыхтела и больно тыкала дулом макарыча между лопаток.

Когда мы дошли до места, я сразу понял, что это именно то место. Я увидел сосну. Это была очень странная сосна, куда выше и толще всех остальных сосен, какие мне только приходилось видеть. Она одиноко стояла посреди рыжего песка, и на два метра вокруг нее не росло ни деревца, ни кустика, ни травинки. Ствол дерева был обвязан окровавленной веревкой, — я тогда сразу понял, что меня привяжут, как сотни других до меня. Так и произошло.

Привязанный к дереву, с кляпом во рту, я с ужасом глядел на свою мучительницу, пока та рылась в карманах ментовской своей куртки. Наконец она извлекла пробирку и огромную сапожную иглу. Врачиха обошла сосну сзади, схватила мою левую руку и принялась жестоко, с остервенением колоть мне пальцы.

Я заорал, и от крика кляп выпал у меня изо рта. А потом я очнулся в поликлинике, из пальца у меня брала кровь та самая страшная врачиха. Как оказалось, я упал в обморок за секунду до прокола. Молодая врачиха предложила дать мне понюхать нашатырь, но страшная врачиха ей не позволила. И проколола мне палец. Стыдясь своего пидорского поведения, особенного перед той врачихой, что помоложе, я сбегал в ларек и купил им по шоколадке с орехами и изюмом.

Но это еще не все. Какое-то странное чувство поселилось во мне после этого видения. Я знал, что все это не просто так. Поймал машину и поехал в лес. Попросил притормозить у того самого места, где в моем видении остановился ментовский «уазик». Щедро заплатив водителю, я направился в глубь леса. Меня не волновало, что нужно будет добираться обратно, а денег у меня больше нет, — я просто не думал об этом.

Ветки деревьев царапали лицо, но я даже не пытался отвести их руками. Все шел и шел вперед, к той ритуальной сосне. Что-то влекло меня к ней, и я не в силах был сопротивляться. Будто бы сосна эта была чем-то глубоко личным и родным. Будто бы позорный случай в поликлинике пробудил в моем сознании крайне важные чувства и воспоминания. Я чувствовал, что встреча с сосной перевернет мое сознание, возможно даже, сделает меня счастливым. И не надо будет больше сдавать кровь из пальца и чувствовать себя немужественным.