Евгения Грановская - Клиника в роще

– Здесь есть пожарная лестница. Нужно открыть окно и…

Жанна отрицательно качнула головой:

– Не выйдет. Я же говорила, все окна заблокированы.

– Тогда нужно разбить стекло!

Медсестра снова покачала головой:

– Не получится. Они сделаны из специального стекла. Я сама оформляла заказ.

– Что же тогда делать?

– Надо пробраться в аппаратную.

– Ты знаешь, где это?

– Да. Правда, я не знаю код, но мы попробуем набрать его наугад.

На третьем этаже никого не было. Жанна и Наталья едва ли не бегом устремились по коридору.

– Здесь недалеко, – хрипло дыша, сказала Жанна, – за углом.

Вдруг у них на пути выросла невысокая, хрупкая фигурка. Женщины остановились. Наталья слегка присела на ослабевших от ужаса ногах, но спутница не дала ей упасть. Она узнала юношу, стоявшего перед ними.

– Венедиктов! – воскликнула Жанна.

– Тс-с… – он поднес к губам палец. – Я ваш друг.

Жанна несколько секунд пристально вглядывалась в его лицо, затем кивнула. Увидев, что одежда Вани испачкана кровью, быстро спросила:

– Ты ранен?

– Со мной все в порядке, – ответил юноша тихо и смиренно. – Небольшая царапина, но кровь уже остановилась.

Жанна схватила его за ворот свитера и взволнованно проговорила:

– Ты видел, что здесь творится?

– Да, – сказал Ваня. – Настоящий кошмар! Я пробовал убежать через окно, но не смог. Окна не открываются.

– Мы идем в аппаратную, – сообщила Жанна. – Хотим разблокировать окна и выбраться отсюда. Пойдешь с нами?

– Конечно.

Растерянный и испуганный вид мальчика вызвал в душе медсестры прилив материнских чувств. Ей вдруг захотелось обнять его, прижать к груди, успокоить и подбодрить.

Жанна протянула руку и погладила Ваню по голове.

– Ты только не бойся, – постаралась она придать своему голосу бодрости. – Мы должны быть сильными и держаться вместе. И тогда все закончится хорошо.

– Да, – проговорил в ответ Ваня. – Я… – Юноша вдруг осекся. Затем нервно сглотнул (его острый кадык дернулся, как голова птенца) и взволнованно воскликнул: – Кто-то идет!

Жанна прислушалась.

– Нет, я ничего не слышу.

– Это его голос! Он идет сюда!

Наталья побледнела и покачнулась. Жанна подхватила ее под руку.

– Прячьтесь в подсобку, я их отвлеку! – Ваня прыгнул к подсобке и распахнул дверцу. – Пожалуйста, быстрее!

Голос Вани прозвучал умоляюще. Жанна и Наталья быстро скользнули внутрь. Кладовка была настолько маленькой, что женщины смогли там уместиться, лишь тесно прижавшись друг к дружке. Ваня схватил швабру, которая мешала Наталье устроиться удобнее, и прислонил ее к стене.

– А ты? – спросила Жанна юношу.

– Я за вами вернусь! – пообещал тот, захлопнул дверцу и запер ее на щеколду.

– Береги себя… – проговорила из-за двери Жанна.

– Хорошо.

Оставшись в коридоре один, парень быстро вынул из кармана флакон с какой-то жидкостью, открутил крышку, всунул горлышко в вентиляционное отверстие двери и перевернул флакон.

– Эй! – донесся из-за двери громкий шепот Жанны. – Что происходит?

– Сейчас… – так же шепотом ответил Венедиктов. – Еще немного…

– Какого черта? – хрипло воскликнула Наталья. – Он поливает нас спиртом!

– Сейчас! – снова сказал Венедиктов. – Потерпите еще немного!

Он швырнул опустевший флакон на пол и достал из кармана металлическую зажигалку. Откинул крышку, щелкнул колесиком и бросил горящую зажигалку в вентиляционное отверстие двери.

Тишину коридора потрясли вопли. Дверь затряслась. Из отверстия пахнуло жаром. Венедиктов поднял с пола швабру и подпер ручку двери. Лицо его вдруг преобразилось: щеки запали, глаза глубоко ушли под надбровные дуги, лоб избороздили глубокие морщины, а губы аскетично поджались.

Поза его преисполнилась благородства – юноша приосанился, как жрец, совершающий жертвоприношение, и, не обращая внимания на полные боли и отчаяния крики женщин, живьем сгорающих в подсобке, неторопливо и торжественно перекрестил дверь ребром ладони.

– Per signum crucis de inimicis nostris libera nos, Deus noster! [1] – проговорил он голосом сиплым и картавым. – Да сжалится Господь над вашими грешными душами, ведьмы! In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen [2].

Венедиктов перекрестился сам и склонил голову в смиренном поклоне.

Алексей Тенишев уже переехал через мост, когда вдруг вспомнил, что оставил в коттедже недописанную картину. Вначале он нисколько не встревожился, но чем дальше отъезжал от клиники, тем неприятнее и мрачнее становилось у него на душе. В голове вдруг завертелась мысль, что оставлять начатое полотно незавершенным – дурная примета.

В конце концов Тенишев убедил себя в том, что должен вернуться и забрать картину. Сказано – сделано.

Сквозь тучи пробилось солнце. Алексей вышел из машины и подтянул язычок молнии куртки до самого подбородка, моргая на ярком свету. Он захлопнул дверцу своей старенькой «Мазды» и пошел к коттеджу.

Вера, разумеется, уже ушла на работу. А Ольга, надо полагать, валяется в постели. Раньше полудня эта стерва не поднимается.

Подумав об Ольге, Алексей скривил лицо и сплюнул себе под ноги. Носит же земля таких гадин! Ничего, он еще объяснит жене ее ошибку. Нужно дать ей время немного остыть. Верка вспыльчивая, но отходчивая. Через пару дней Алексей вернется и обо всем расскажет. А пока…

Тенишев остановился и потер пальцами лоб. Зачем же он вернулся? Несколько секунд художник напряженно морщил лоб и вдруг вспомнил: за картиной! И он уверенно зашагал к коттеджу.

Картина стояла на прежнем месте. Однако, взглянув на нее, Тенишев слегка оторопел. Девушки на картине не было! Алексей склонился над полотном и растерянно поскреб ногтями краску. Он был совершенно сбит с толку. На том месте, где раньше стояла девушка, торчал высокий пучок сухой травы, а за ним виднелась кромка болота, поросшая чахлым камышом и осокой.

И все же, тщательно приглядевшись, Алексей разглядел зыбкий контур незнакомки. Она не исчезла совсем, только будто выцвела, стала прозрачной, словно ее аккуратно стерли ваткой, смоченной в растворителе. Но кто мог это сделать? Кому взбрело в голову вносить в картину изменения?

Алексей выпрямился и, обхватив пальцами подбородок, впал в задумчивость. Лицо его стало недовольным и угрюмым. В доме есть лишь один человек, способный на такую подлость, – проклятая покалеченная дура!

Как бы он хотел сейчас войти к ней в комнату, выволочь мерзкую суку из постели за волосы и дать ей хорошего пинка…

Однако перед глазами Тенишева тут же встало лицо Веры. И на лице этом застыло выражение огромного горя, смешанного со столь же огромным разочарованием.