Ричард Бахман - Худеющий

Впереди как раз находился магазин. Джинелли припарковал машину.

— Я сейчас, Уильям. Держись.

— Порядок, — пробормотал Билли и задремал как только Джинелли вышел из машины. Тотчас увидел сон. Во сне перед ним был его дом в Фэйрвью. Стервятник с гниющим клювом опустился на подоконник и заглянул в окно. Изнутри послышался чей-то крик.

Потом его встряхнули за плечо и он проснулся, вздрогнув.

— А!

Джинелли откинулся на спинку сиденья и шумно выдохнул.

— Боже мой, Уильям, ты меня так не пугай!

— О чем ты?

— Я подумал, что ты умер. На, держи. — Он положил пакет апельсинов на колени Билли. Тот начал раскрывать пакет костлявыми пальцами, напоминавшими паучьи лапки, но ничего не получилось. Джинелли карманным ножом вспорол пакет, потом разрезал апельсин на дольки. Билли сначала ел медленно, словно выполняя долг, потом увлекся. За последнюю неделю или чуть раньше у него опять появился аппетит. Сердце, похоже, успокоилось окончательно, восстановился нормальный ритм. Но, возможно, ему просто казалось так.

Съев первый апельсин, он взял у Джинелли нож и разрезал второй.

— Получше? — спросил Джинелли.

— Да. Гораздо. Когда мы отправимся в парк?

Джинелли подрулил к бровке тротуара, и Билли увидел по указателям, что они были почти на углу Юнион-стрит и Уэст Бродвей. Шелестели листья на деревьях под легким ветерком, двигались тени на мостовой.

— Приехали, — просто сказал Джинелли, и Билли почувствовал, как холодок пробежал по спине. — Ближе подъехать невозможно. Я тебя мог высадить в центре, но ты бы привлек внимание.

— Да, — сказал Билли. — Дети — в обмороке, у беременных — выкидыши.

— Да и пойти трудно тебе было бы, — мягко сказал Джинелли. — Ладно, все это не имеет значения. Парк прямо у подножия этого холма, четверть мили отсюда. Выбери там скамеечку в тени и жди.

— А ты где будешь?

— Неподалеку, — ответил Джинелли и улыбнулся. — Буду следить за тобой и на тот случай, если появится девица. Если она когда-нибудь приметит меня раньше, чем я ее, Уильям, мне больше никогда не придется менять сорочку. Ты понял?

— Да.

— В общем, буду держать тебя под наблюдением.

— Благодарю тебя, — сказал Билли, хотя сам не знал, что именно имел в виду. Конечно, он испытывал признательность к Джинелли, но чувство было странным, трудным, вроде той ненависти, которую временами испытывал к Хаустону и жене.

— Пор нада, — ответил Джинелли и пожал плечами. Он наклонился, обнял Билли и крепко поцеловал его в обе щеки. — Будь жестким и решительным со старым ублюдком, Уильям.

— Буду, — пообещал Билли с улыбкой и выбрался из машины. Потрепанная «Нова» укатила прочь. Билли смотрел ей в след, пока она не скрылась за углом в конце квартала. После этого направился к холму, раскачивая пакет апельсинов в руке.

Он едва заметил маленького мальчишку, который внезапно перелез через забор и бросился бежать по двору дома. В ту ночь этот мальчик проснется от кошмара с криком. В его сне огородное пугало с развевающимися волосами на черепе будет гнаться за ним. Бросившаяся на его крик мать услышит слова мальчика: Оно хочет заставить меня есть апельсины, пока я не помру! Есть их, пока не помру!

Парк был широким, прохладным и тенистым. Сбоку группа детишек карабкалась на гимнастические лесенки, скатывалась с горок. Подальше мальчики командой играли в мяч против девочек. А вокруг прогуливались люди, запускали воздушных змеев, жевали конфетки, пили кока-колу. Типичная картинка американского лета последней половины двадцатого века. На мгновение Билли ощутил теплоту к ним и ко всей этой картине.

Не хватает только цыган, подсказал внутренний голос, и снова холодок пробежал по спине, посеяв мурашки на коже. Билли скрестил руки на костлявой груди. Нужны цыгане, разве не так? Легковые машины-универсалы с наклейками на ржавых бамперах, трейлеры, фургоны с намалеванными картинами, потом Сэмюэл с булавами из кегельбана и Джина с рогаткой. И тут же все сбегаются поглазеть, увидеть жонглера, попробовать стрельнуть из рогатки, погадать, добыть микстуру или мазь, договориться с цыганкой насчет постели — или, на худой конец, помечтать об этом, понаблюдать, как собаки рвут друг друга на части. Потому все и сбегаются — уж очень странное зрелище. Конечно же, нам цыгане нужны. И всегда были нужны.

Что же, скоро они появятся, верно?

— Верно, — сказал он и сел на скамейку, которая почти полностью спряталась в тени. Ноги его внезапно задрожали и утратили силу. Вынув из пакета апельсин, он кое-как сумел его разломить. Но аппетит снова пропал, и съел он совсем немного.

Скамейка находилась в стороне, и Билли не привлекал к себе внимания, по крайне мере с дальнего расстояния. Вроде бы сидел какой-то тощий старик и дышал чистым вечерним воздухом.

Он сидел, а тень медленно перемещалась по земле. Им овладело почти фантастическое чувство отчаяния и безысходности, куда более темное, чем эти невинные летние тени. Слишком далеко все зашло. Ничего уже нельзя было исправить. Даже Джинелли с его невероятной энергией не способен изменить того, что произошло. Он только ухудшал ситуацию.

Мне совсем не следовало… — подумал Билли, но что именно не следовало делать, угасло как плохой радиосигнал. Он снова дремал и находился в Фэйрвью — городе живых трупов. Они лежали повсюду. Что-то резко клюнуло его в плечо.

Нет.

Снова клюнуло.

Нет!

Удары клюва последовали вновь и вновь. Конечно же стервятник с гниющим клювом. Он боялся повернуть голову из опасения, что тот выклюет ему глаза останками своего черного клюва. Но (Тюк)

стервятник настаивал, и он

(Тюк! Тюк)

медленно повернул голову, выплывая из сна и видя… без особого удивления, что возле него на скамейке сидел Тадуз Лемке.

— Проснись, белый человек из города, — сказал он и стукнул корявым, пропитанным никотином пальцем по его плечу. (Тюк!) — Твои сны плохие. Они смердят. Я ощущаю их запах с твоим дыханием.

— Я не сплю, — невнятно ответил Билли.

— Точно? — с интересом спросил Лемке.

— Точно.

Старик был в сером двубортном костюме и черных полусапожках. Жиденькие волосы, зачесанные назад, открывали лоб, изображенный морщинами. Золотой тонкий обруч висел на мочке уха.

Билли увидел, что гниение прогрессировало на его лице и черные линии расходились от зияющей дыры носа по левой щеке.

— Рак, — сказал Лемке. Его яркие черные глаза — глаза птицы — не отрывались от лица Билли. — Ты рад, что у меня рак? Счастлив?

— Нет, — ответил Билли. Он все еще пытался отогнать кошмарные видения сна, зацепиться за реальность. — Конечно нет.