Молчание (СИ) - Булахов Александр

Сергей и Оля двинулись по длинному коридору в сторону лестницы. «Зверь» уставился им в спину, улыбнулся и зашептал какую-то скороговорку.

Оля резко остановилась и схватилась за пострадавшую руку.

— О боже, как сильно у меня горит рука, — взвизгнула она. — И чешутся пальцы, которых у меня нет…

Сергей дотронулся губами до ее лба.

— Бедная, ты вся горишь.

— Я не могу терпеть этот огонь в руке! — закричала Оля, она быстро раскрутила повязку и бросила ее на бетонный пол.

Оля уставилась на свою руку. Запястье руки было все красное, и, что самое главное, на этой руке каждый на своем месте красовались новенькие красные пальчики. Оля с неописуемым удивлением рассматривала их.

Запястье и пальцы прямо на глазах приобрели телесный цвет. Оля обернулась и посмотрела в сторону «Зверя». Тот моргнул ей и улыбнулся доброй улыбкой.

Проблема Николаева была в том, что он большую часть времени находился в ординаторской ожогового отделения. И поэтому найти его никому не составляло большого труда. Он сидел в кресле спиной к окну, за которым ярко мерцала «ледяная пленка».

В руках у Николаева был большой кухонный нож, у ног его лежал топор. Он подкинул нож, поймал его за ручку и бросил изо всех сил. Нож воткнулся в дверь.

— Нож хорош тем, что его можно успеть бросить, — сказал Павел Петрович, — прежде чем мозги разлетятся по сторонам. Пока он скажет «хоп», я уже кину нож…

Николаев наклонился, взял в руки топор и повернулся к Петру Алексеевичу.

— Погодин, скажи «хоп».

Петр Алексеевич закрыл лицо руками, готовясь к худшему.

— Успеешь, успеешь — я не спорю! — заскулил он.

Резко открылись входные двери, и на пороге ординаторской появился главврач больницы.

— Вот ты где прячешься! — крикнул Хмельницкий.

Павел Петрович резко развернулся и бросил топор в его сторону, но тот ударился о дверную раму и упал на пол.

— Почти получилось, — заметил Иван Сергеевич и сделал два шага в сторону Николаева, шатаясь при этом, как пьяный.

Хмельницкий резко вытянул руки вперед, растопырив пальцы.

— Сдохни, тварь! — закричал он, но ничего не произошло.

Главврач с удивлением посмотрел на свои руки. Павел Петрович улыбнулся и наклонился вперед.

— Что, что-то не так?

Хмельницкий, озверев не на шутку, вновь вытянул вперед руки и топнул ногой.

— Сдохни, я сказал! — завопил он.

Николаев быстро вскочил и схватил Ивана Сергеевича за воротник рубашки.

— Ну что, попил чайку? — спросил Павел Петрович.

Главврач весь сжался и трусливо осел на пол. Голос его стал писклявым:

— Да, а что?

Николаев приподнял Хмельницкого за воротник и ответил:

— А ничего! Тебе привет от Николаича. Он рад, что ты любишь пить чай с конфетами в тесной и теплой компании. На это он и рассчитывал, когда просил у меня снотворное.

— Отпусти меня, я тебя умоляю, — завыл Хмельницкий. — У меня что-то с головой не в порядке… Я ничего не соображаю…

— Увы, я не имею на это никакого морального права, — закричал Николаев. — Погодин, хватай топор и руби его голову, пока она ничего не соображает!

Погодин подскочил к Николаеву, поднял с пола топор, замахнулся и резко опустил его вниз, на голову главврача. На лице Погодина и на стене рядом с ним появились желтые брызги.

— Фу, Погодин, как неаккуратно! — возмутился Павел Петрович.

На лице завхоза и автора романов ужасов появилось виноватое выражение.

— А как надо было? — спросил он.

Николаев уставился на мертвое существо, которое он держал за воротник рубашки. Это существо было похоже на «Зверя», правда, половины головы у него уже не было, она валялась где-то на полу. На ее месте красовалось сплошное желтое месиво.

— Как?! Как?! — пробубнил Павел Петрович. — Надо было не спешить! Я у него, между прочим, хотел еще кое-что спросить.

Чёмча дожевал кусок пирога с красными ягодками наверху, запил квасом и выпустил на волю громкую отрыжку. Эмирта и Касхен переглянулись и заулыбались.

— О, Чёмча! — простонала мерзкая толстая тварь.

— Это еще не все, о чем мы хотели с тобой поговорить, Чёмча, — сказала Эмирта голосом Анны. — Ты готов слушать?

Чёмча очень громко испортил воздух, кивнул и медленно, с каким-то блаженством, закрыл свои глазки.

— Чёмча! — пробормотал он.

— Я хочу довести до твоего сведения, Чёмча, что ситуация медленно выходит из-под контроля. Один из наших ведет себя очень странно. Из-за его действий ледяная пленка поднялась до четвертого этажа и поднимается еще выше. А ведь это в наши планы совсем не входило.

Толстая тварь вздохнула и открыла глазки.

— Чёмча знает, — заявил он.

Эмирта наклонилась и оперлась локтями на стол.

— И еще одна проблема: наши воздуховоды не справляются со своей работой. Концентрация кислорода катастрофически снижается, и это уже чувствуется.

Чёмча вытер салфеткой выступивший на лбу жирный пот. По его лицу было видно, что он серьезно задумался. Он взглянул на Эмирту и почесал свой грязнущий мешок-подбородок, от которого тут же отвалились сухие куски куриного мяса.

— Чёмча приказывает подниматься всем наверх, — сказал он строгим голосом. — Кто бы ни был наш враг — он блефует… И он не накроет все здание ледяным покрывалом — ему же тоже хочется жить.

— Но зачем всем наверх?! — заволновался Касхен. — Это тоже не выход!

Лицо Чёмчи стало красным.

— Чёмча сказал наверх! — завопил он.

Касхен отскочил на шаг назад и прошептал:

— Хорошо-хорошо, Чёмча! Ты только не злись.

Чёмча сделал жест рукой, показывая, что аудиенция окончена.

Эмирта и Касхен кивнули ему в ответ, развернулись и, молча, двинулись в сторону выхода.

Чёмча сладко закрыл глаза, приложил свои жирные ладони к груди и противно заныл на одной ноте.

Нытье Чёмчи стало слышно и на четвертом этаже, оно представляло собой монотонный мычащий звук: «мы-ыы-мы-ыыы…». В коридор из палат вышли люди, девяносто процентов из которых были с большими вздутыми животами.

Затрясся пол, с потолка посыпалась побелка, со стен — краска и штукатурка. Люди попадали на колени.

Чёмча сидел и ныл все в том же кресле, перед ним дребезжал стол и звенели пустые грязные тарелки. Чёмча вытер пот со лба — нытье ему не так легко давалось. Он заметно худел. По всей видимости, на это противное занятие уходило колоссальное количество энергии.

По лестнице, ведущей с четвертого этажа на первый, мимо стоящих на коленях людей, спускался Магамединов. Он был единственным, кто не слышал нытья Чёмчи. Его глаза были мутными.

— Хорошо-хорошо! — вдруг закричал он. — Я иду к тебе, мой покровитель!

«Зверь» понял, что силы скоро покинут его, и он не сможет больше бороться с разрушением своего организма. Металлический штырь зацепил ту часть мозга, что отвечала за регенерацию. И поэтому восстановительные процессы в его голове шли медленно, а разрушительные с каждой секундой все сильней и сильней давали о себе знать.

— Я здесь, мой покровитель! — заорал издалека Максим Викторович. — Я здесь! Я иду к тебе!

«Зверь» еле открыл глаза, грустно посмотрел на Магамединова и снова их закрыл. Сжав кулаки изо всех сил, он зашептал с двойным рвением.

Максим Викторович осторожно снял голову «Зверя» с металлического штыря. Несчастное существо сразу же задрожало из-за дикой невыносимой боли, но шептать, правда, не перестало.

Никто из людей не смог бы даже представить, сколько силы воли и энергии прикладывал «Зверь» для того, чтобы находиться в сознании и раньше времени не покинуть эту новую жестокую реальность.

Магамединов взял «Зверя» на руки и занес его в темное помещение, в котором горел слабый розовый свет. Он осторожно уложил «Зверя» на кучу тряпья за тепловыми трубами.

— Я прекрасно тебя понимаю, мой покровитель, — произнес Максим Викторович.