Лорел Гамильтон - Запретный плод

Бурхард стоял на коленях, глядя на представление. Я всадила нож ему в спину. Он с глухим звуком ушел по рукоять. Спина Бурхарда выгнулась, он потянулся выдернуть клинок рукой. Я не стала смотреть, сможет ли он это сделать, вытащила нож и всадила ему в горло сбоку. Когда я вытащила нож, кровь текла у меня по руке. Я еще раз ударила, и он медленно свалился на пол лицом вниз.

Николаос бросила Захарию на пол и повернулась с измазанным кровью лицом, розовое платье спереди заалело. На белое трико капала кровь. У Захарии была разорвана глотка. Он лежал на полу, ловя ртом воздух, но еще шевелился и был жив.

Она уставилась на тело Бурхарда, завопила, и эхом по всей камере разнесся дикий вой баньши. Она бросилась ко мне, вытянув руки. Я метнула нож, и она отбила его в сторону. Она ударила меня всей инерцией тела, вбила в пол и навалилась сверху. Она все кричала и кричала. Схватив мою голову, она отвела ее в сторону. Никаких ментальных фокусов, грубой силой.

– Нет! – закричала я.

Раздался выстрел, и Николаос дернулась раз, другой. Она вскочила с меня, и я услышала ветер. Он полз по комнате предвестием бури.

Эдуард прислонился к стене, держа упавший пистолет Захарии.

Николаос пошла к нему, и он разрядил в нее всю обойму. Она даже не замедлилась.

Я села и глядела, как она крадется к нему. Эдуард бросил в нее пистолет. Вдруг она оказалась над ним, прижимая его к полу.

Меч лежал на полу и был почти с мой рост. Я вытащила его из ножен. Тяжелый, неуклюжий, тянущий руку вниз. Я подняла его над головой, положив серединой на плечо, и побежала к Николаос.

Она снова говорила высоким песенным голосом:

– Я сделаю тебя своим слугой, смертный! Слугой!

Эдуард вскрикнул, а почему – я не видела. Я подняла меч, и под собственным весом он пошел вниз и наискось, как ему и полагалось. Он ударил в шею с тяжелым хлюпающим звуком. Клинок уперся в кость, и я его вытащила. Острие заскребло по полу.

Николаос обернулась ко мне и стала вставать. Я снова подняла меч и ударила наотмашь, повернувшись всем телом. Кость хрустнула, я свалилась на пол, а Николаос бухнулась на колени. Ее голова все еще висела на обрывках кожи и мяса. Она мигала и пыталась встать.

Я с воплем вознесла меч из последних оставшихся сил. Удар пришелся ей меж грудей, и я стояла, проталкивая меч внутрь. Лилась кровь. Я пришпилила ее к стене. Лезвие показалось из спины, заскребя по стене, когда Николаос соскользнула вниз.

Я упала на колени рядом с телом. Да, с телом! Николаос была мертва.

Я оглянулась на Эдуарда. У него на шее была кровь.

– Она меня укусила, – сказал он.

Я ловила ртом воздух, дышать было трудно, но было чудесно. Я была жива, а она нет. А она, мать ее так, нет.

– Не волнуйся, Эдуард, я тебе помогу. Святой воды еще хватит, – улыбнулась я.

Он посмотрел на меня, потом засмеялся, и я засмеялась вместе с ним. Мы еще хохотали, когда из тоннеля появились крысолюды. Рафаэль, царь крыс, оглядел бойню пуговичными глазками.

– Она мертва.

– Динь-дон, ведьмы больше нет, – сказала я.

– Злобной старой ведьмы, – подхватил Эдуард старую песенку.

Мы снова свалились от хохота, и доктор Лилиан, вся укрытая шерстью, стала лечить наши раны, начав с Эдуарда.

Захария все еще лежал на полу. Рана у него на горле начала закрываться, кожа срасталась. Он будет жить – если можно назвать этим словом.

Я подобрала нож с пола и подошла к нему. Крысы смотрели на меня, но никто не вмешался. Я опустилась на колени возле Захарии и вспорола рукав его рубашки, обнажив гри-гри. Он все еще не мог говорить, но глаза его расширились.

– Ты помнишь, когда я пыталась коснуться этой штуки своей кровью? Ты мне не дал. Ты вроде бы испугался, и я не поняла почему. – Сидя возле него, я смотрела, как залечивается его рана. – У каждого гри-гри есть что-то, что ты должен для него делать, и что-то, чего делать никак нельзя, или магия кончится. Пуф – и нету. – Я приподняла руку с очень аккуратной каплей крови. – Человеческая кровь, Захария. Разве это плохо?

Он смог выдавить из себя что-то вроде: «Не надо!»

Кровь стекла к локтю и повисла каплей, дрожащей над его рукой. Он пытался качать головой, что-то вроде «нет-нет». Капля сорвалась и расплескалась у него на руке, не тронув гри-гри.

Все его тело будто отпустила судорога.

– У меня сегодня нет терпения, Захария, – сказала я и втерла кровь в плетеную ленту.

Глаза его закатились под лоб, показав белки. Горло издало задушенный звук, руки заскребли по полу. Грудь дернулась, будто он не мог дышать. Из тела вырвался вздох, долгий и мощный, и он затих.

Я проверила пульс – нету. Я срезала гри-гри ножом, взвесила на руке и сунула в карман. Произведение искусства зла.

Лилиан подошла и перевязала мне руку.

– Это временно. Надо будет наложить швы.

Я кивнула и встала на ноги.

– Ты куда? – спросил Эдуард.

– Собрать наше оружие.

Найти Жан-Клода. Но этого я вслух не сказала. Я не думала, что Эдуард меня поймет.

Со мной пошли двое крысолюдов. Ладно. Пусть идут, лишь бы не вмешивались. Филипп все еще корчился в углу. Там я его и оставила.

Я собрала оружие. Повесила автомат через плечо, а обрез взяла в руки. Заряжен на медведя. Я убила тысячелетнего вампира? Нет, не я. Точно нет.

Мы с крысолюдами нашли комнату наказаний. Там стояли шесть гробов. На каждом – освященный крест и серебряные цепи, удерживающие крышку. В третьем гробу был Вилли, спящий так глубоко, будто никогда не проснется. Я его так и оставила, чтобы проснулся ночью и занялся своими делами. Вилли совсем неплохой. А для вампира – лучше и желать нечего.

Все остальные гробы были пусты, только последний еще не был открыт. Я отстегнула цепи и сняла крест. На меня глядел Жан-Клод. В его глазах горел огонь полуночи, он ласково улыбался. У меня мелькнуло видение из первого сна, когда он лежит в гробу, полном крови, и тянется ко мне. Я отступила, и он поднялся из гроба.

Крысолюды с шипением попятились.

– Все в порядке, – сказала я. – Он вроде как на нашей стороне.

Он вышел из гроба, будто после хорошего сна. Он улыбнулся и протянул мне руку:

– Я знал, что вы сможете это сделать, ma petite.

– Ты наглый сукин сын! – Я ткнула его прикладом в живот, а когда он согнулся – как раз настолько, насколько нужно, – я двинула ему в челюсть. Он покатился на спину.

– Убирайся из моего мозга!

Он потер лицо и отнял окровавленную руку.

– Метки не снимаются, Анита. Я не могу их забрать.

Я сжимала обрез так, что даже руки заболели. Кровь текла по руке и из раны. Я думала. В какой-то момент я была готова разнести это совершенное лицо. Я этого не сделала. Наверное, потом пожалею.

– Вы хотя бы можете не лезть в мои сны? – спросила я.