Георгий Бриц - У приоткрытой двери

В свою очередь, этот последний не поколебался взять из своего предприятия часть капитала, чтобы нанести, в критический для операций Стэнли момент, чувствительный удар.

Ожесточенная молчаливая борьба продолжалась.

Но всему бывает конец.

Однажды, в довольно поздний час, когда в конторах уже прекращаются занятия, Стэнли пожаловал в деловой кабинет еще занимавшегося Миггса.

Во время происшедшего, крайне резкого обмена мнений Миггс, потрясая кулаками перед лицом Стэнли, первый применил угрозы.

Стэнли не выдержал и нанес удар Миггсу.

В опустевшей конторе началась дикая свалка.

Бившая через край ярость противников разгулялась вовсю. По счастью, оружие не могло быть употреблено, так как револьвер Миггса лежал в ящике его письменного стола, а Стэнли, в первый же момент схватки, выронил свой из кармана и он остался лежать на полу кабинета, откуда и Миггс и Стэнли буквально выкатились в пылу борьбы.

Силы противников оказались равными и наступил момент, когда окровавленные, страшные своим видом, они в полном изнеможении разошлись по разным углам конторы.

Многое сложилось на то, чтобы следствием безобразной сцены явилось событие, исполненное внутренней красоты.

Наступивший перерыв должен был заставить противников призадуматься; далее, физическое обессиление, охватившее обоих, сыграло свою роль; налет цивилизации, которого ведь не лишены были ни Миггс, ни Стэнли, оказал свое действие; наконец, тень прежнего долголетнего содружества встала между ними; но решающим было просветление — иначе я этого назвать не могу — снизошедшее на Стэнли.

И развязка оказалось иной, чем можно было предполагать.

Первым заговорил Стэнли.

— Миггс, я торжественно предлагаю тебе покончить эти старые счеты; я уже покончил с ними и, если мое пребывание в Сан-Франциско тебе не нравится, я без промедления перебираюсь на Север.

Не пойми меня ложно; не боязнь дальнейших столкновений руководить мною, нет, а попросту я их бесповоротно не желаю.

Сейчас, минуту тому назад, я понял, что какая-то чертовщина впуталась в наши взаимоотношения и как ни верти, а выходит, что наша вражда, должно быть, более давняя, чем мы с тобой предполагаем.

Взвесь все как деловой человек, и ты признаешь, что я прав.

До самого последнего времени, которое ведь не в счет, нам не в чем была упрекнуть друг друга.

Так в чем же дело?!

Я нахожу единственное объяснение в том, что, должно быть, когда-нибудь, за темной завесой прошлого, мы столкнулись с тобой основательно и теперь нам предлагают опять обломать друг другу рога.

Я кое-что слыхал об этих вещах.

Но ведь нам нет решительно никакого расчета заниматься этим делом.

Я предлагаю, в качестве первых шагов к возврату прежних добрых отношений, выкинуть всю эту накипь из головы, затем помочь друг другу привести себя в человеческий вид, убрать контору и выйти прогуляться на воздух. Кстати, сегодня отличная погода.

Миггс задумчиво посмотрел на Стэнли, затем несколько угрюмо улыбнулся и принял предложенную программу без оговорок.

А в извечной книге людских деяний графа личных счетов Джонатана Миггса и Джона Стэнли в тот же час оказалась перечеркнутой крестообразно.

Вы признаете, что все совершающееся имеет свои причины и что, кроме того, все, что ни происходит, имеет какую-нибудь цель? Да? Ну и отлично, и мы с вами мыслим одинаково, читатель. Но ведь дело-то в том, что поскольку на первый вопрос решительно все ответят утвердительно, то по отношению к другому обнаружится разногласие.

Одни займут скептическую позицию, другие отошлют вас к философам, третьи… но Бог с ними, с этими третьими, четвертыми.

Важно то, что мы с вами смотрим на вещи одними глазами.

А теперь к делу.

Все согласятся, что бывают, по-видимому, совершенно необъяснимые поступки, внутренний смысл которых не поддается поверхностному анализу и перед которыми бессильна повседневная логика.

В этих случаях говорят о безумии, сумасшествии, то есть определяют таким способом непонятную причину, отвечают, хотя и туманно, на вопрос — почему? но не составляют, однако, себе труда спросить — зачем, для чего?

Непонятно — поступок сумасшедшего, ну и дело с концом.

А выходит-то дело «без конца».

Как раз по этой схеме объяснило себе громадное большинство смерть Джиованни Валори, еще довольно молодого, но уже блестяще зарекомендовавшего себя профессора философии.

Богато одаренный от природы духовно и физически, независимый материально, аристократ по рождению, снискавший себе, кроме того, уже громкое имя в ученом мире, Джиованни Валори, должен был, казалось, с улыбкой на устах пройти свой жизненный путь.

Но не угодно ли, какую штуку выкинул этот баловень судьбы!

Дело происходило в Нерви, в том милом тропическом уголку подле Генуи, в апреле, когда главная волна туристов уже отхлынула, а южная природа, улыбаясь им в спину, только что развернулась во всей своей прелести.

Валори прогуливался по узкой, составляющей променад Нерви, полоске земли между надвинувшимися горами и синеющим Средиземным морем.

Променад этот значительно возвышается над уровнем моря и почти на всем своем протяжении обрывист.

Несколько лиц, находившихся на том же небольшом пространстве, увидели, как профессор стремительно повернулся лицом к морю, вытянул перед собою руки, твердой поступью сделал те несколько шагов, которые отделяли его от обрыва и, как бы продолжая идти, шагнул затем уже в воздух.

Из среды видевших эту сцену вырвался крик ужаса; но сам профессор не издал ни звука, пока падал и когда упал, ударяясь головой о выступ скалы. Высота падения была не особенно значительна и, если бы не это последнее обстоятельство — удар виском о камень — прыжок, возможно, и не был бы смертелен.

Происшествие вызвало сенсацию.

Кое-кто из родных искренно опечалился; ученый мир выразил соболезнование; газеты получили лишнюю порцию материала; люди поговорили и все понемногу затихло, поволоклось волной новых событий, которые неустанно выбрасывает океан жизни.

Валори оставил все свои дела в полном порядке и, как ни доискивались причин его смерти, самоубийства, вернее, ничего подходящего не оказалось.

Пришлось, за неимением лучшего, отнести этот необъяснимый поступок к следствиям внезапного умопомешательства.

Но, право же, это забавно! Здоровый, свободный во всех отношениях от каких бы то ни было забот, тревог, опасностей профессор, еще чуть ли не вчера с изумительной четкостью излагавший свои мысли на кафедре, вдруг взбеленился и ни с того, ни с сего прыгнул в бездну, прыгнул неведомо зачем.