Дион Форчун - Лунная магия

Мужчина мгновение колебался.

— Дорогая, — сказал он. — Я сделаю все, что ты скажешь, ты ведь знаешь, — он опустил голову на ее плечо, и она поддерживала его.

К своей работе Малькольм вернулся в несколько ошеломленном состоянии. Он был бы едва ли больше сбит с толку, если бы земля разверзлась у него под ногами. Никогда, даже в самых сокровенных мыслях, он не верил, что женщина, которую он любит, может сделать ему такое странное предложение. Он думал, что, вероятно, должен ощущать благодарность, и в каким-то смысле так и было, но, с другой стороны, это пугало его.

Лилит Ле Фэй была очень красивой, утонченной и очень энергичной женщиной; она была совершенно самостоятельна и имела жизненный опыт, в отношении которого он считал, что лучше ничего и не пытаться узнать. Малькольм постоянно спрашивал себя, сможет ли он относиться ко всему естественно, соответствовать своему назначению или он близок к новому разочарованию, но из-за совершенно противоположной причины.

Он понял, что животный фактор в своей природе ему не истребить. Когда-то он рассматривал его как нечто, что можно преодолеть; безусловно, если только подчинить его несгибаемому контролю воли. Свою неспособность преодолеть это стремление он рассматривал как что-то должное, отдельную волю, — то, что он шел по своему трудному пути, было лишь незначительным перевесом в пользу обуздания инстинктов, но отнюдь не единодушным голосом его собственной сущности. Он верил, что идеальная любовь — это что-то необыкновенное во всех отношениях. Искренне понимая свою неспособность достигнуть таких вершин, он, несмотря ни на что, верил, что легальная процедура брака была долгом приличия для мужчины и что именно она заставляет его хранить свои животные склонности под контролем. Сам он не помнил дней до случая с анестезией и выглядел теперь как обыкновенный студент перед своими коллегами, теми, кто все помнил и любил развлекать студентов рассказами о старых добрых временах, когда санитаров подбирали с учетом физических данных, а хирурги для операций держали специально самые старые халаты. В свете последующего опыта ему казалось, что такое состояние дел, без сомнения, отмирает и что обезболивающее для зачатия так же крайне необходимо, как и для родов. Брак был потрясением для его невесты, он был также разочарованием для него самого и оставил шрам как в его судьбе, так и в ее. Все принимали тот факт, что развивающийся разум цивилизованного человека растягивал голову до тех пор, пока ее вхождение в мир не становилось чисто механической проблемой; ему казалось, что женщина приблизилась к Природе, в то время как — и что наиболее прискорбно — мужчина потерпел неудачу в своей эволюции. Следовательно, мужчине оставалось либо тащить женщину за собой в пропасть, либо она должна вытащить его оттуда; и насколько он понимал, жертве следует выбирать меньшее из предоставленных ей зол.

Он сильно подозревал, что у Лилит Ле Фэй не было ни малейшего намерения взять его за дряхлеющую шею и поднять к небесам; она считала, что все подобные попытки ведут к неверному направлению энергии, и сама она предложила встретиться с ним, когда он достигнет нужного уровня. Это его страшно напугало, потому что он боялся, что она не осознает, на каком именно уровне им предстоит встретиться. Он доверчиво надеялся, что с приходом ангела в его дом дикие твари, с которыми он боролся' так мужественно, навсегда уйдут из своих убежищ и сморщатся на коврике перед камином; но Лилит предложила освободить их. И вновь получив свою свободу, они все замертво свалились от потрясения на полу своих клеток. Малькольм же соблазнился завернуть, чтобы выпить, в первый же попавшийся кабак по пути из госпиталя домой.

Еще один раз, несколько позже, он шел в сумерках вдоль Эмбэнкмент, выбирая путь, который уводил его далеко от хорошо знакомой тропинки нормальной жизни, к которой, как он с уверенностью чувствовал, возврата уже не было; и он знал, что ему оставалось лишь идти дальше навстречу неизвестному. Эти мысли как-то раздражали его, и когда он подошел к мосту Лэмбет, то перешел его.

В ответ на его стук дверь свободно открылась, а в арке стояла Лилит Ле Фэй. Ее волосы, на которые обычно была надета повязка, венчавшая ее прелестно ухоженную голову, были завязаны в греческий узел на затылке у шеи; не было ни одежд из богатого бархата и парчи, в которых он привык видеть ее, сейчас на ней были лишь переливающиеся складки шифона, как облака, скрывающие полную сияющую луну, и сквозь вуальную дымку он мог видеть наготу серебра. Сегодня она безусловно была лунной жрицей. Он чувствовал себя как Актеон с собаками, ожидавшими вокруг.

Когда он обнажил голову, свет ламп ударил в лицо. Лилит посмотрела на него своими мерцающими глазами; потом взяла его за плечи и заставила посмотреть себе в глаза.

— Как? — спросила она.

— Все в порядке, — ответил он, заставляя себя встретиться с ней глазами. — Знаешь, в больнице был напряженный день.

Она не ответила, но отпустила его плечи, повернулась и пошла впереди него в большой зал, оставляя его праздно следовать за собой. Единственным, что спасало ситуацию и делало ее хоть сколько-нибудь сносной, была его глубокая уверенность, что каким-то образом Лилит Ле Фэй спасет его.

Остановившись на коврике перед камином, он молча следил за тем, как она повернулась, чтобы взглянуть на него.

Она снова положила руку ему на плечо.

— Что происходит, Руперт? — спросила она. Он криво усмехнулся.

— Я, наверное, дурак, — проговорил он.

— Наверное, да, — ответила она, мягко улыбаясь. Она нежно встряхнула его за плечо. — Садись, и я приготовлю тебе чаю.

Он свалился в кресло, утопая в свободной глубине мягкой спинки; затем донесся звук тихой и мягкой музыки, и она оставила его одного курить, отправившись готовить чай.

Пока она возилась с чайником, на ее лице сияла озорная улыбка. Руперт действительно был совершенно потрясающей личностью. Она видела Гамлета в современной одежде и при полном отсутствии зрителей на представлении, где Руперт Малькольм, великий ученый и великий любовник, неизменно был совершенным несоответствием. Чем бы он ни был, что бы он ни делал, он был полностью собой, и ему никогда не приходилось быть кем-нибудь еще, и он полагал, что он самый обычный человек, исключая моменты, когда бывал в ярости и становился похожим на сражающегося зверя-

Она следила за тем, как он пьет чай, храня то, что могло бы сойти за вежливое искусственное молчание, но па самом деле, как она знала, было тяжелым раздумьем, и она еще раз поняла, как сильно он покорен довлеющей над ним морали; и более ясно, чем когда-нибудь, она поняла, как человечество сооружает свои собственные тюрьмы из внутреннего закрепощения. Формально Малькольм был свободен и едва ли мог ощущать какие-то моральные обязательства по отношению к женщине, которая за его счет симулировала болезнь в течение двадцати лет. Теперь он был обычным вдовцом, скорбящим по дорогой усопшей, которая в последнее время совсем не была ему дорогой, и во всех практических отношениях ушла из жизни двадцать лет назад. Лилит Ле Фэй смотрела на мужчину и изумлялась.