Гапарон Гарсаров - Ламбрант-Некромант

— Что это? — испуганно спросил Брахаун, но ответ никто и не собирался давать.

Из болота послышался чавкающий звук, и в золотисто-зелёном свете на полянку выползло что-то огромное и вонючее.

— Ту квис ес? — раздалось лягушачье блеянье.

— Чего? — напрягся Иннокентий, правда, на этот раз ноги сами подкосились под ним, и узел на шее затянулся так, что у парня перехватило дыхание.

— Прандиум! — вновь заговорил демонический голос, и чавкающий звук повторился.

— Нон есте чибус, — ответил Ламбрант, и что-то пахнущее сероводородом приблизилось к нему. — Реституо э демонио вексатуре. Эт имплеат омнем ординем.

Гена тоже не мог говорить из-за окрепшей вокруг шеи веревки. Казалось, будто только Павлов не испытывал дискомфорта от появления демона, на которого даже нельзя было смотреть. А Женя видела огромное пузатое существо, отдалённо похожее на гигантскую жабу, на которой торчала причудливая корона из дохлых лягушек.

— Чибум! — произнёс демон. — Воло чибум!

— Что ты предпочитаешь? — вдруг заговорил Ламбрант на русском, и двое его помощников испуганно задёргались на верёвках, словно червяки на рыболовном крючке.

— Имбресе! — жадно проблеяло существо, и от его зловонного дыхания заложило нос.

Вдруг Кеша стал дёргаться в попытке снять с себя тугой узел. К нему присоединился Силантьев, сорвав с глаз очки. Огромная жаба перед ним жадно облизнулась, и точно такой же жест повторил Гена собственным языком, который разрастался, как тесто на дрожжах.

— Не смотреть! — завопил Павлов, но студенты его не слушали.

Брахаун тоже стащил с головы защитные окуляры, и его язык моментально стал увеличиваться. Женя хотела подлететь к ним и как-то помочь, однако её понесло в сторону болота, словно жухлый листочек, падающий с дерева. Она погрузилась в вонючую жижу, вокруг замелькали пузырьки. Только голос Павлова не утихал, крича что-то бессвязное.

— Нумкуам!! — раздалось прямо над ухом, и Дольсон очнулась в окружении трупов.

Не успела она даже сообразить, что скелет люциферита под ней шевелится, как яму наполнил красный огонь. Девушка загорелась, как сухой хворост, и заелозила в могиле, будто уж на сковородке. Кирпичи над ней скрипнули и сдвинулись с места. Пламя вырывалось из углубления, сбрасывая всё, что успели наложить сюда ангрилоты. Сами мужчины, едва заметив странное свечение в склепе, поторопились ретироваться. Тем более подкрепление до сих пор не прибыло, а сражаться остатками серебряных пуль с теми, кого удалось спешно захоронить в хлипком склепе, было боязно.

Алый огонь охватил всё пространство погребальной постройки и вырвался наружу. Листья, ветки, пыль, валяющиеся перед кенотафами трупы объяли языки пламени. Ангрилоты кричали что-то со стороны аллеи, пытались стрелять, но остановить неведомое явление не могли.

— Имморталисе сим! — прогремел звучный голос по окрестностям центрального кладбища, и рогатый скелет выбрался из полыхающего склепа.

Утро было тёмным и дождливым. Мартимиан Делус стоял у окна и смотрел, как ветер и вода срывают с деревьев желтеющие листья. Так же было и в утро того дня, когда он потерял дочь Делму, объявившую, что познала с люциферитом истину бесовской жизни. От таких воспоминаний экзарху становилось печально. Но он не мог плакать и стонать от душевной боли, потому что положение обязывало его оставаться сильным и невозмутимым. Вот и сегодня Мартимиан старался выглядеть бодрым.

— Ваше Величество, он может говорить, — сообщила Ульма, подкатив на инвалидном кресле Аделарда. — Снять повязку?

— Нет, зачем же, — замотал головой Делус и снисходительно посмотрел на покалеченного беса.

Выглядел Борисов гораздо хуже, чем в свой первый день в экзархате. Лицо сплошь покрыто шрамами и царапинами, веки скрывала чёрная лента. Впрочем, слепому ничего другого не оставалось. Тут даже процедуры с человеческой кровью не помогут, хотя недавно Мартимиан залечил ими треснувшее копыто. Поэтому Делусу сделалось ещё печальнее от вида своего молодого подданного. Ульма, поправив чёрный чепчик, поспешила покинуть помещение, и весьма вовремя, ведь навстречу ей шёл Гелеонт с тростью.

— Ах, так он ещё и живучий, — небрежно подметил советник, пронзив слепого неофита презрительным взглядом. — Три раза подряд повстречался с люциферитом и на-те, живее всех живых!

— Ну простите, — отозвался Аделард, шмыгнув носом.

— А не вошёл ли он в сговор с этим маньяком? — Кирсанов подозрительно посмотрел на экзарха, и тот жестом попросил его сбавить тон.

— Почему он не убил тебя? — поинтересовался Мартимиан у раненного подданного. — Ведь он же узнал про Доминам Комеденти и про мощи Святого Реазарха. Ты же ему не нужен, ведь так?

— Он сказал, что милосерден к нам, — угрюмо промолвил Борисов, устало склонив голову. — Что скоро он устроит свой порядок, но я его не увижу.

— Хех, в чём-то он прав, верно? — усмехнулся советник, однако Делус вновь укоризненно посмотрел на него.

Экзарх приблизился к слепому и наклонился к нему, внимательно вглядываясь в травмированное лицо.

— Почему тогда ангрилоты не убили тебя? — продолжил он задавать вопросы, на которые Аделард отказался отвечать дознавателям экзархата. — Ведь они привезли тебя к нашей старой резиденции и оставили у дверей?

— Да, — кивнул Борисов и повернулся к Гелеонту. — У меня послание только для экзарха. Выйдите, пожалуйста…

Кирсанов возмущённо воззрился на неофита и перевёл негодующий взгляд на Мартимиана.

— Я советник и первый заместитель! — гордо воскликнул Гелеонт. — У экзарха от меня нет тайн. Говори давай, что там эти ублюдки велели передать!..

— Нет, только экзарху, — напрочь отказался Аделард и опустил голову.

Делус жестом успокоил советника, готового взорваться от наглости спасённого новичка. Однако пришлось последовать просьбе Мартимиана и покинуть помещение.

В коридоре на Кирсанова уставился напряжённый Герман. Он как раз завершал манёвр из одного угла в другой и обеспокоенно замер при виде коллеги.

— Пфф, уму непостижимо! — возмущённо заговорил Гелеонт, нервно поправляя на себе зелёный пиджак. — Что вообще происходит тут с момента моего возвращения? Почему Его Величество так трепетно относится к этому мальчишке?

— Но ведь он помог вызволить тебя из плена, забыл? — нахмурился Герман, вспоминая тот день, когда советника вытащили из бочки с кисломолочной сывороткой.