Игорь Мерцалов - Новейшая оптография и призрак Ухокусай

Франтуан закрыл сумку, посмотрел на часы, закурил и промолвил:

– Ох, mon père, благодарите Бога за то, что обратились ко мне, а не попытались проделать все самостоятельно. Такая акция заставит полицию искать некоего конкретного злоумышленника. Погром – другое дело, тут следователей будет занимать только, кто был зачинщиком беспорядков. И никому не будет дела, что там с какой-то бутылкой произошло. Вот тем-то и плох план идиота Молчунова: малейшая ошибка – и любой дурак сразу поймет, что погром – только прикрытие…

– И в поиске заинтересованных лиц может всплыть и мое имя? – понимающе кивнул де Косье. – Нет-нет-нет, это нам совсем не годится. Ну же, сынок, неужели у тебя нет ни одной светлой мысли?

– Одна есть. Мне оставаться слишком опасно. Некий мудрый разумный говорил мне в свое время: «Никогда не ввязывайся в неподготовленные авантюры». А я по вашей просьбе именно это и сделал…

Кривьен де Косье замахал руками:

– Кто тебе мешает, беги! Беги, бросай партнера…

– Простите, cher père, но тут уж остается надеяться на авось. Не идти же мне туда, чтобы лично за всем проследить!

Оптограф замер.

– А это мысль. Не делай испуганные глаза, речь не о тебе. Но если, скажем, до меня дошли тревожные слухи, я решил предупредить коллегу – что тут неестественного? Мало ли что конкуренты, а все-таки коллеги… А там как-нибудь под шумок бутыль разбить. С большой вероятностью Ухокусай умрет.

– А ну как не умрет? – спросил Франтуан. Не то чтобы его это сильно интересовало, но ум его привык упражняться в просчитывании вариантов.

Кривьен размышлял не больше секунды:

– Все равно хорошо! Призрак сразу же удерет, а раз никакого Ухокусая нет, значит, все нападки на меня – просто домыслы. Так, во сколько эти твои парни должны начать?

– Они не мои парни, – строго заметил Франтуан. – А начнут… с минуты на минуту.

– Oh, mon Dieu! – всплеснул руками старший де Косье и кинулся прочь из дома.

– …У нас есть такая поговорка: «Ученье – свет, а неученье – тьма». И знаешь ли, Ухокусай, если хорошенько подумать, нет ничего удивительного в том, что ты часто принимал форму фонаря. Достаточно вспомнить твою попытку подшутить над фонарщиком – в том случае ты принял обличье совершенно независимо от чьих-либо желаний. Опять же, показавшись нам, ты тоже выбрал образ светильника. Думаю, дело вовсе не в воспоминаниях о том, что фонарь – это твоя первая форма, во всяком случае, не только в этом. Светоч – отражение твоей глубинной сути…

– Вы бесконечно правы, господин великий мастер оптографии. Теперь мне даже удивительно, как я сам не подумал об этом раньше…

– Из-за Князя Мертвых ты так много пережил, Ухокусай, немудрено, что запутался…

– Вереда, хватит тут нагнетать международную обстановку! Главное, у Непеняя Зазеркальевича все получилось…

– У нас, друзья, у нас!

– Вы правы, вы правы, я бесконечно благодарен всем вам…

Говорили все разом, почти не слыша друг друга. Кроме Переплета, который, покуда шла подготовка к сеансу оптографии, задремал на табурете в углу и только при первых радостных возгласах приоткрыл глаза, пробормотал что-то вроде: «Ну вот и наконец-то», после чего заснул уже крепко, забыв даже переместиться в свой закут за печкой.

Успех был полным и несомненным. Перед объективом Ухокусай предстал все тем же напольным фонарем, но, когда пластина оказалась проявлена, на ней проступило изображение совсем другого предмета. Едва увидев свой портрет, Ухокусай немедленно принял новый облик и объявил, что теперь мир будет видеть его только таким.

Одно мешало его полному счастью:

– Пока я лишь выгляжу тем, чем должен быть, но не являюсь этим на самом деле. Будьте так добры, господин великий мастер оптографии, снимите заклятие ловушки.

Сударый принялся листать тетрадь де Косье, однако вскоре разочарованно сообщил:

– Здесь нет обратного заклинания.

– Как же так? – подивилась Вереда. – Ведь господин де Косье должен был освободить Ухокусая, чтобы подбросить в дом.

Сударый закрыл тетрадь и сказал:

– Записи составлялись два года назад. Тогда ему и в голову не приходило, что когда-нибудь он отпустит Ухокусая. Надо сходить к нему снова и спросить про обратные чары.

– Не скажет, – возразил Персефоний. – Чтобы не сознаваться, что подбросил предметного призрака. Будет стоять на своем: сбежал, мол, ваш Ухокусай, сам сбежал, а я ни при чем.

– Да, действительно, – вынужден был согласиться Сударый. – Хотя мы и так уже знаем правду, значит, я могу ему пригрозить разоблачением.

– Ничего не выйдет.

– Почему, Персефоний?

– Потому что у нас нет доказательств. Показания призраков не могут считаться прямыми уликами.

– Да, это так, – подтвердила Вереда. – На зимней сессии у нас было правоведение, я хорошо помню: в большинстве стран фантомы относятся к категории юридически ограниченных граждан. По-моему, ужасная несправедливость. Я от возмущения едва-едва экзамен сдала…

– Верно, – кивнул упырь. – Теоретически признания Ухокусая могут послужить основанием лишь к открытию дела, но не закроют его. Без дополнительных улик мы бессильны.

– Честно сказать, я бы очень не хотел вообще никаких дел затевать, – сказал Сударый. – Вот что: у нас есть структура заклинания, достаточно подробно описанная, значит, мы в состоянии сами создать обратные чары. Не думаю, что это будет сложно.

– А может, вы просто разобьете бутыль? – подал голос Ухокусай.

– Ни в коем случае! – воскликнула Вереда. – Это очень опасно. Заклятия ловушек, как правило, тесно сплетены с нитями жизненной силы. Мы можем убить тебя…

– Меня это не так страшит, добрая госпожа, – спокойно ответил ей предметный призрак, – как то, что теперь, зная свою истинную сущность, я вынужден ограничиваться ее имитацией.

– И все же – никакого риска! – твердо сказал Сударый. – Обещаю, твое ожидание не продлится долго. Вереда, ты не поможешь мне?

– Конечно, с удовольствием, Непеняй Зазеркальевич! Что нужно делать?

– Определи частоты колебания нитей жизни Ухокусая. Персефоний…

– …за арифмометр! – угадал упырь и сел у пульта счетного агрегата.

Работа закипела. Шуршала бумага, приглушенно чиркали карандаши, отрывисто сыпались цифры и фрагменты заклинаний, стрекотали шестерни арифмометра, а результаты исчислений выскакивали в окошке под треньканье звоночка.

Переплет припроснулся, нетвердым шагом для чего-то прошелся по лаборатории туда-сюда и даже приподнял Ухокусая и протер под ним стол. На этом его участие в общем труде оборвалось вместе с оглушительным зевком. Все-таки ночному существу даже при самых экстравагантных привычках тяжело дается дневное бодрствование.

Очертания предмета, все еще носившего имя Ухокусая, поплыли, как туман, и сложились в мягкую пуховую подушку.

– Прошу прощения, – промолвил иноземный призрак. – Пока я не стал по-настоящему тем, чем должен быть, я все еще сильно подвержен влияниям извне и не могу не ответить на вашу потребность, уважаемый мастер домашнего уюта.

– Эт ты да, – сонно отозвался Переплет, судя по тону – похвалил. – Можно? – уточнил он и, не дослушав заверений в самом глубоком желании являться не просто вещью, а вещью наиболее полезной и востребованной, влез на стол, свернулся на Ухокусае калачиком и снова заснул.

Погасли за окнами краски дня и зажглись уже рыжие фонари, когда Сударый бросил карандаш, встал и, прогнувшись, чтобы размять поясницу, объявил:

– Нет, так еще хуже получится. Слишком мощные чары, ими даже ифритов ловить можно. Очевидно, де Косье не был уверен в себе и колдовал, так сказать, с запасом. Вот как вышло, Ухокусай… – Он осекся, только сейчас заметив мирно посапывающего на предметном призраке домового. – Уж извини, что обманул твои ожидания, – прибавил он, невольно понизив голос.

Персефоний взглянул на часы, висевшие над столом с алхимическими приборами:

– В сущности, еще не поздно. Ателье де Косье уже закрыто, но мы можем наведаться и частным порядком.

– Не стоит ради меня жертвовать правилами хорошего тона, – негромко сказал Ухокусай. – Сейчас я чувствую себя нужным и полезным и, право же, вполне способен подождать до завтра. Я не могу допустить, чтобы из-за меня вы поступили невежливо.

– Что ж, пусть будет так. Но уж завтра мы от де Косье без обратных чар не уйдем! – пообещал Сударый. – Персефоний, ты ведь сегодня в подотделе не занят? Проводи Вереду домой, а я еще немного поработаю над снимком.

– Непеняй Зазеркальевич, я ведь не маленькая, сама доберусь…

– Даже не спорь. Ты еще никогда не уходила от меня так поздно, а в городе, сама знаешь, неспокойно. Я, конечно, не верю, что спросончане способны устроить настоящие беспорядки, но вспомни, к примеру, недавние неприятности Персефония.