Игорь Мерцалов - Новейшая оптография и призрак Ухокусай

Сватов, услышав про аффектацию, шепнул:

– Свят-свят-свят, – и поспешно развеял уже приготовленные было чары.

Немудрящева, однако, предупреждение не смутило.

– Все в порядке! – воскликнул он, шумно переводя дыхание, нацеливая жезл на призрака и совершая плавные пассы. – Мытий Катаевич, подпитывайте меня и не вмешивайтесь. Мсье де Косье, держитесь!

Закордонец успел показать взглядом, что в принципе охотно держался бы хоть до второго пришествия, да только возможности его в этом плане куда скромнее желаний. Потом глаза его закатились…

Из жезла Немудрящева вылетел сгусток энергии, который распался на множество бледно светящихся символов и кольцом охватил безумного фантома и его жертву. Символы закружились каруселью, и Свинтудоев стал стремительно терять плотность. Де Косье даже сумел судорожно вздохнуть, но тут хоровод символов замедлился.

– Еще энергии! – крикнул Немудрящев. – Отвлеките его!

Копеечкин бросился к лежавшему без сознания Крупицыну, чтобы достать его жезл и помочь главе магнадзора.

– Знаком Бывалович! – рявкнул он Сватову. – Не стойте столбом, помогайте. Непеняй Зазеркальевич, вы слышали – отвлеките призрака. Ну хоть Ухокусая ему покажите!

Сударый и Свинтудоев вздрогнули. Взгляд призрака скользнул по помещению и безошибочно остановился на рапире, что по-прежнему лежала на столе. Удерживая левой рукой горло де Косье, правую Барберий Флиттович протянул в сторону Сен-но-Тсуки.

– Нет! – с отчаянием рвущейся струны зазвенел бесплотный голос.

Но сопротивляться воле безумца у него сил не нашлось. Рапира дрогнула…

– Я не хочу снова!..

– Ко мне! – приказал фантом.

И рапира метнулась по воздуху прямо в ладонь Свинтудоева, стремительно съеживаясь на лету. Вслед за ним сорвалась и бутылка-ловушка, упала, но не разбилась, а покатилась вслед за предметным призраком.

Брызнули во все стороны символы разрушившегося заклинания.

– О, наконец-то цельность я обрел! – хрипло провозгласил Барберий Флиттович, поворачивая бритву то одним боком, то другим и любуясь пляской отсветов на ее лезвии.

– Я… не… хо… чу… – Голос предметного призрака угас.

– Сен-но-Тсуки! – крикнул Сударый. – Вспомни, кто ты на самом деле!

Ответа не последовало. Свинтудоев перевел потяжелевший взгляд на недодушенного де Косье.

– Ты обещал уничтожить демона, – проговорил он.

Закордонец, забыв хватать ртом воздух, следил, как приближается к нему сверкающее лезвие.

И тогда Сударый бросился к бутылке, схватил ее за горлышко и что есть силы ударил об пол. Сухо треснуло стекло, звякнули осколки.

Свинтудоев резко опустил руку с бритвой… Раздался глухой удар, де Косье взвыл и, прекратив попытки оторвать от горла руку призрака, схватился за голову.

На пол шлепнулся некий предмет… Свинтудоев изумленно уставился на опустевшую руку. Поглядел на вещь, которая только что вывернулась у него из пальцев. Это была книга.

Силы разом покинули фантома, он даже сделался полупрозрачным. Молнии из жезла Немудрящева оплели Барберия Флиттовича тугим коконом и лишили возможности двигаться.

Когда Добролюб Неслухович упаковал плененного призрака в небольшую шкатулку, носимую как раз для таких случаев, Копеечкин поднялся кряхтя и, подобрав книгу, успевшую за минуту побыть и рапирой, и бритвой, внимательно ее осмотрел. Строгий черный переплет, тисненные золотом иероглифы и стилизованные кириллические буквы, бегущие не слева направо, а сверху вниз. Они складывались в слова: «Тысяча маленьких лун».

– Так вот он какой, Ухокусай, – устало усмехнулся великий сыщик. – Точнее – Сен-но-Тсуки?

– Совершенно верно, – кивнул Сударый. – Вот такой он на самом деле…

Под утро Переплет уже валился с ног от усталости. Мало того что днем толком не спал – как же, надо ж было вместе со всеми мудрить-мозговать! – так еще и вечерок выдался хуже не придумаешь. Разве что не до ночи чужие в доме торчали. После всех безобразий и не подумали уходить, спорили, Ухокусая, то бишь Сен-но-Тсуки, изучали, а потом все равно забрали с собой, правда, клятвенно заверив, что никакого вреда предметному призраку (уже вроде только бывшему – так сказали) не причинят, только окончательно уверятся, что он останется книгой и ничем больше, а потом вернут.

Непеняй Зазеркальевич сказал, что Сен-но-Тсуки он, как прочитает, в библиотеку отдаст. Переплет себе узелок завязал: он, хоть и шапочно, знаком с главным спросонским библиотечным Бульбарашем, так надо ему записочку черкнуть, чтобы обеспечил новой книге особо бережное отношение. Хоть и сказано было, что предметный призрак уж больше таковым не является, имелось у Переплета подозрение, что если какой-нибудь недалекого ума читатель плохо будет обращаться с Сен-но-Тсуки, Ухокусай и вернуться может.

Ну а когда убрались чужаки, начал Переплет потихонечку порядок наводить.

И право слово, в три ночи бы не управился, да спасибо дядя Шуршун Шебаршунович вместе с братцем двоюродным Шелепом Шуршуновичем пришли. У домовых вообще-то крепко не одобряется, если кто с жилищем сам управиться не может, такое только самым зеленым юнцам дозволено, но случай-то особый. Тут тебе и драка, и стрельба, и магии столько, что аж зубы ломит. Не стал Переплет кобениться, принял помощь с благодарностью.

Вереду Персефоний еще раньше домой отвез, а как вернулся, тоже предложил пособить. Дверь навесил, а потом Переплет ему велел отдыхать. Во-первых, заслужил, а во-вторых, ну куда упырю против домового, ежели вопрос об уюте! Приятно, конечно, что в стороне кровосос не остался, но все-таки когда только родичам обязан, это для домовицкого самолюбия проще…

А вскоре и еще один помощник объявился, совсем уж нежданный. Звался он Закидоном Засовьевичем и был домовым из «Наилучшей оптографии» де Косье.

Пришел и в ноги бухнулся.

– Повиниться, – говорит, – хочу. Ты ведь еще когда просил, чтобы я своему жильцу запретил про Непеняя Зазеркальевича плохое думать. (А Переплет, как и собирался, в ту ночь, когда закордонец Ухокусая подбросил, отправил Закидону письмецо по городской почте.) Не послушался я, а дурные мысли – они вон до чего довели.

– Встань, встань с колен, – сказал ему Переплет. Зла он не держал – может, потому, что для зла уже и сил не оставалось. – Что ты мог, в конце концов?

– Может, и немногое, а и того не сделал.

– Что, худо теперь?

– Хуже некуда, Переплет Перегнутьевич. Жилец мой хоть и говорит жене, что полиции бояться не нужно, все равно от страха сон потерял. Да еще сын его куда-то уехал. Теперь уж, наверное, навсегда… Но что ж я о себе да о себе! У тебя-то вон какая беда приключилась. В общем, Переплет Перегнутьевич, принимай работника – все, что скажешь, для тебя сделаю.

Ну, глубоко-то в дом его пускать никто не собирался, однако окна разбитые он заменил и мусор повыносил. Принес объектив взамен разбившегося в «Даггер-вервольфине» и в скобяную лавку сбегал за гвоздями. После этого поднес ему Переплет рюмочку рябиновой и домой отпустил; расстались если не друзьями, то в хороших отношениях.

Сударый долго уснуть не мог, сидел в гостиной со снимком Сен-но-Тсуки. Персефоний, у которого нынче в подотделе была свободная ночь, уговорил Непеняя Зазеркальевича отправиться на боковую. Они еще поболтали; Переплет был слишком занят, но краем уха услышал, как Сударый говорит:

– Наконец-то можно сказать, что новейшая оптография приносит действительную пользу! Обнародовать изобретение еще рано, но, кажется, у него есть будущее.

Потом Непеняй Зазеркальевич пошел спать, а упырь сел вместо него в кресло и тоже уткнулся в пластину.

В заботах минула ночь, и вот наконец с делами было покончено, следы разгрома убраны. Настоящего уюта, конечно, не получилось. Слишком многие вещи испорчены безвозвратно, придется еще покупать и заменять. Опять же, верный своим принципам, Переплет не стал усердствовать в студии. Впрочем, не столько потому, что боялся что-нибудь испортить (после побоища с призраком Свинтудоева портить там уже нечего), сколько из нежелания подсчитывать убытки.

Под утро домовые уселись за печкой. Переплет растянул пространство и время, накрыл на стол. Посидели душевно. Двоюродный брат был в полном восторге. Молодой, совсем еще мальчишка, а уже со взрослыми сидит и, затаив дыхание, слушает то рассуждения многоопытного Шуршуна Шебаршуновича о бытоустройстве, то невероятные рассказы сорви-головы Переплета Перегнутьевича о дальних краях.

После ухода родичей Переплет появился в гостиной и безапелляционно потребовал отдать ему снимок Сен-но-Тсуки.

– Погоди, – отмахнулся Персефоний.

Упырь отчего-то любил перечить домовому. Сам-то он уверял, что Переплету только кажется, но тут уж, знаете ли, трудно ошибиться. Тебе либо перечат, либо нет. Как порой говаривал Переплетов папенька, показывая переднюю фалангу указательного пальца: «И терциум даже вот столечко нон датур»[11].