Андрей Шляхов - Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера

Гавреченкову хотелось дать в нос не сдерживаясь, так, чтобы кости захрустели, превращаясь в крошево, а для остановки кровотечения понадобился бы килограмм ватных тампонов и километры бинта.

Дождавшись, пока главный врач закончит свое «импровизированное» выступление, Данилов медленно поднялся на ноги, чувствуя на себе взгляды всей аудитории.

— Прошу слова! — Для надежности Данилов спрятал кулаки в карманах халата.

— Пожалуйста, Владимир Александрович, — разрешила Нижегородова, явно думая, что Данилов намерен покаяться и пообещать впредь никогда-никогда, и так далее.

— Спасибо. — Данилов перевел взгляд на главного врача. — Совместная работа с вами убедила меня, Алексей Емельянович, в том, что вы не слишком хорошо разбираетесь в акушерстве и гинекологии, а уж о анестезиологии и реанимации вы судите на уровне студента второго курса…

— Вы забываете, с кем говорите! — Только что усевшийся на свое место Гавреченков вскочил и обернулся к Данилову. — И вы забываете, где мы находимся.

— Вам хочется пригласить ко мне психиатра? — усмехнулся Данилов.

Часть аудитории рассмеялась в открытую, не таясь. Другая часть поспешила прикрыть рты руками.

— Мы поговорим после заседания! — взвизгнул Гавреченков.

— Почему же? — С деланым недоумением Данилов пожал плечами. — Вы принародно высказались в мой адрес, так почем же я не могу отплатить вам той же монетой?

— Справедливое суждение! — высказался Клюквин.

Вознесенский, сидевший в четвертом ряду, дотянулся до Данилова и несколько раз дернул его за халат — садись, мол, не выступай. Данилов не обратил на это никакого внимания.

— Я не раз давал наркоз на ваших операциях, Алексей Емельянович, и скажу откровенно: как профессионал вы не состоялись. Главный врач из вас тоже не очень-то получился. Вы не можете руководить, вы можете кричать, оскорблять, приказывать, наказывать, но вряд ли все это называется руководством. Я не собираюсь утомлять народ примерами, но если вы настаиваете…

Гавреченков не настаивал. Он с ненавистью посмотрел на Данилова, покачал головой и сел на свое место.

Данилов тоже сел. Он сказал все, что хотел сказать. Не оправдываться же, в самом деле, доказывая коллегам, что ты — хороший анестезиолог.

Данилов не считал себя по-настоящему хорошим анестезиологом. Но и дураком он себя не считал. Более того — Данилов твердо знал, что он не дурак. И уж тем более не пофигист.

Стоило только Нижегородовой объявить заседание законченным, как Гавреченков отыскал в толпе сотрудников Данилова и громко сказал:

— Владимир Александрович, пойдемте со мной.

— Не лезь на рожон, — услышал Данилов за спиной голос Вознесенского, но отвечать ничего не стал.

Следом за Гавреченковым он прошел по коридору, миновал пустую приемную и очутился в кабинете главного врача.

Здесь появилось нечто новое — большая фотография в хромировнной металлической рамке, висевшая на стене выше прочего «иконостаса» — почетных грамот, которыми был награжден родильный дом. На фотографии Гавреченков, оскалившийся, как самурай во время атаки, пожимал руку столичному мэру на фоне какого-то скопления людей в строгих деловых костюмах.

«Наш пострел везде поспел», — подумал Данилов.

Уселся он, не дожидаясь приглашения, — был уверен, что главный врач не предложит. Отодвинул стул, слегка развернул его и уселся в свободной позе.

Гавреченков плюхнулся в кресло, положил руки на подлокотники, и, словно напитавшись сил, обрушился на Данилова:

— Что вы себе позволяете, доктор? Вы нахамили мне во время конференции…

— Заседания комиссии, — машинально поправил Данилов.

— Без разницы! В ответ на мою критику вы позволили себе демагогические заявления…

— Тогда почему же вы не разоблачили меня прямо там, на глазах у всех?

— Я не намерен превращать заседание КИЛИ в балаган или поле для сведения счетов! — Гавреченков хлопнул ладонью по столу, но на Данилова это не произвело ровным счетом никакого воздействия. — И хочу предупредить вас, что мы, кажется, не сработались!

— Я это давно понял, — ответил Данилов. — Еще во время первой совместной операции.

— Очень хорошо. — Гавреченков помолчал, собираясь с мыслями. Было заметно, что он ожидал дру-гого ответа. — Знаете что, Владимир Александрович, я с удовольствием подпишу ваше заявление об уходе и даю слово, что мои отзывы о вас будут положительными.

— Не сомневаюсь, что вы с удовольствием подпишете мое заявление об уходе, Алексей Емельянович. — В «фоновой» группе на фотографии Данилов разглядел Целышевского, председателя Департамента здравоохранения, и единственную среди заместителей мэра даму, фамилию которой он не помнил. — Но вот в отношении положительных отзывов — сильно сомневаюсь. Да и бог с ними, с отзывами. Я пока не собираюсь увольняться.

— Вам решать, — недобро скривился главный врач, барабаня пальцами по подлокотникам. — Я предложил разойтись по-хорошему.

«Психуй, Емеля, — твоя неделя», — переиначил Данилов старую поговорку.

— Если вы намекаете на народную игру в три строгих выговора и одну статью, то я вам очень, очень не рекомендую. Поводов я вам не дам, а если вы их выдумаете или создадите сами, можете быть уверены — шум выйдет грандиозный.

Данилов с большим удовольствием наблюдал за пыхтящим от ярости главным врачом. Поединок стал напоминать ему айкидо, где сила нападения умело оборачивается против самого нападающего.

— Вам так нравится у нас работать? — удивился Гавреченков. — Вот уж не подумал бы!

— Не очень, — честно признался Данилов. — Но я уйду тогда, когда сам сочту нужным. А не тогда, когда вам этого захочется.

— Алексей Емельянович… — на пороге появилась секретарь.

— Я занят, Ольга Евгеньевна! — отмахнулся Гавреченков.

Дверь тихо закрылась.

— Я не понимаю вашей позиции, Владимир Александрович! — Гавреченков развел руками. — Но — вам решать, вам жить. Можете идти.

— Спасибо, Алексей Емельянович. — Данилов сменил ироничную улыбку на довольную. — Давно ни с кем по душам не разговаривал. Блаженство!

Гавреченков с демонстративной деловитостью зачиркал ручкой в настольном органайзере. От сильного нажима рвалась бумага, но главный врач словно не замечал этого.

— К Алексею Емельяновичу можно войти? — спросила Ольга Евгеньевна вышедшего из кабинета Данилова.

— Конечно, можно, — разрешил Данилов.

«Чем я занимаюсь? — подумал он. — Только и делаю что хамлю главным врачам. Надо бы порыться в руководстве по психиатрии — не описано ли там подобное извращение?»

Против ожиданий никто из коллег не стал интересоваться разговором с главным врачом. Только Вознесенский на ходу спросил:

— Остаешься?

— Остаюсь, — подтвердил Данилов.

И все — не было ни любопытства, ни ободрения, ни тем более порицания. «На «скорой» было бы иначе», — подумал Данилов и дал себе слово в ближайшую свободную субботу или воскресенье непременно заглянуть на родную подстанцию. И в самом деле, сколько можно — с прошлого года собирается, да все никак не соберется проведать бывших коллег.

Можно было заехать и сегодня — сразу после работы, но Данилов представил себе, как появляется на подстанции в шестом часу вечера с двумя бисквитно-кремовыми тортами в руках. В гараже, разумеется, не будет ни одной машины, а на подстанции — никого, кроме диспетчеров и Елены. Нет, лучше уж с утра — так хоть будет возможность пообщаться с отработавшей сменой.

У него потеплело на душе от картины визита на родную подстанцию. Данилов представил, как он, не торопясь, проходит по гаражу, заходит в диспетчерскую, затем обходит комнаты отдыха, созывая всех на кухню для скорого чаепития. Интересно, многое ли изменилось за время его отсутствия? Да скорее всего, ничего и не изменилось, иначе Елена бы рассказала об этом. Нет, все равно все изменилось. Ведь раньше он был выездным врачом, а теперь — всего лишь гостем. Но все равно приятна даже мысль о том, что надо навестить бывших коллег…

Заканчивая с сегодняшней писаниной, Данилов почувствовал сильную потребность отвести душу в узкой мужской компании.

Полянский, как обычно, долго не отвечал на звонок, но наконец в трубке послышалось его приглушенное:

—Да?

— Привет, мученик науки!

— Привет. — Полянский продолжал говорить тихо. — Что-то срочное?

— Когда освобождаешься? — Данилов понял, что Полянский отбывает время на очередном кафедральном заседании или на очередной конференции.

— В шесть — точно.

— Тогда в полседьмого — на ноге у башки! — Данилов и сам не помнил, когда к нему прилипло это уже не популярное московское жаргонное выражение.

— Буду. — Полянский отключился…

Место, в которое его привел Данилов, Полянскому поначалу не понравилось.

— Вот уж не думал, что в центре Москвы может быть такая дыра, — сказал он, скользнув взглядом по обшарпанным стенам и остановившись на колченогих разномастных стульях. — Ну и ну!