Николай Лейкин - Наши за границей

Купецъ плюнулъ.

Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, запыхавшіеся и раскраснѣвшіеся, сидѣли уже въ прусскомъ вагонѣ. Передъ ними стоялъ нѣмецъ-носильщикъ и ждалъ подачки за принесенные въ вагонъ мѣшки и подушки. Николай Ивановичъ держалъ на ладони горсть прусскихъ серебряныхъ монетъ, перебиралъ ихъ другой рукой и рѣшительно недоумѣвалъ, какую монету дать носильщику за услугу.

— Разбери, что это за деньги! — бормоталъ онъ. — Однѣ будто-бы полтинники, а другія, которыя побольше, такъ тоже до нашего рубля не хватаютъ! Потомъ мелочь… На однѣхъ монетахъ помѣчено, что десять, на другихъ стоитъ цифирь пятьдесятъ, а обѣ монетки одной величины.

— Да дай ему вотъ въ родѣ полтины-то! — сказала Глафира Семеновна.

— Сшутила! Давать по полтинѣ, такъ тоже раздаешься. Эдакъ и требухи не хватитъ.

— Ну, дай маленькихъ монетъ штучки три.

— Въ томъ-то и дѣло, что онѣ разныя. Однѣ въ десять, другія въ пятьдесятъ, а величина одна. Да и чего тутъ десять, чего пятьдесятъ? Бѣда съ чужими деньгами!

Онъ взялъ три монетки по десяти пфенниговъ и подалъ носильщику. Тотъ скривилъ лицо и подбросилъ монетки на ладони.

— Неужто мало? Вѣдь я три гривенника даю, — воскликнулъ Николай Ивановичъ и далъ еще десять пфенниговъ.

Носильщикъ плюнулъ, отвернулся и, не приподнявъ шапки, отошелъ отъ вагона.

— Вотъ такъ нѣмецкая морда! Сорокъ ихнихъ копѣекъ даю, а онъ и этимъ недоволенъ. Да у насъ-то за сорокъ копѣекъ носильщики въ поясъ кланяются! — продолжалъ Николай Ивановичъ, обращаясь къ женѣ.

— А почемъ ты знаешь, можетъ быть, ихнія копѣйки-то меньше? — сказала та и прибавила:- Ну, да что объ этомъ толковать! Хорошо, что ужъ въ вагоны-то усѣлись. Только, въ тѣ-ли мы вагоны сѣли? Не уѣхать-бы куда въ другое мѣсто, вмѣсто Берлина-то?

— Песъ ихъ знаетъ! Каждому встрѣчному и поперечному только и твердилъ, что Берлинъ, Берлинъ и Берлинъ. Всѣ тыкали перстами въ этотъ вагонъ.

Николай Ивановичъ высунулся изъ окна вагона и крикнулъ:

— Эй! херъ кондукторъ! Берлинъ здѣсь?

— О, jai mein Herr, Berlin.

— Слышишь? Около русской границы и то по-нѣмецки. Хоть-бы одна каналья сказала какое-нибудь слово по-русски, кромѣ жида-мѣнялы.

— Ну, вотъ съ жидами и будемъ разговаривать. Вѣдь ужъ жиды навѣрное вездѣ есть.

— Да неужто ты, Глашенька, окромя комнатныхъ словъ, никакого разговора не знаешь?

— Про ѣду знаю.

— Ну, слава Богу, хоть про ѣду-то. По крайней мѣрѣ, голодомъ не насидимся. Ты про ѣду, я про хмельное и всякое питейное. Ты, по крайней мѣрѣ, поняла-ли, что нѣмецъ въ таможнѣ при допросѣ-то спрашивалъ?

— Да онъ только про чай да про табакъ съ папиросами и спрашивалъ. Te, табакъ, папиросъ…

— Ну, это-то и я понялъ. А онъ еще что-то спрашивалъ.

— Ничего не спрашивалъ. Спрашивалъ про чай и про папиросы, а я молчу и вся дрожу, — продолжала жена. — Думаю, ну какъ полѣзетъ въ платьѣ щупать.

— А гдѣ у тебя чай съ папиросами?

— Въ турнюрѣ. Два фунта чаю и пятьсотъ штукъ папиросъ для тебя.

— Вотъ за это спасибо. Теперь, по крайности, мы и съ чаемъ, и съ папиросами. А то Федоръ Кирилычъ вернулся изъ-за границы, такъ сказывалъ что папиросы ихнія на манеръ какъ-бы изъ капустнаго листа, а чай такъ брандахлыстъ какой-то. Вотъ пиво здѣсь — уму помраченье. Я сейчасъ пару кружекъ опрокинулъ — прелесть. Бутерброды съ колбасой тоже должны быть хороши. Страна колбасная.

— Колбасная-то колбасная, да кто ихъ знаетъ, изъ чего они свои колбасы дѣлаютъ. Можетъ быть, изъ кошекъ да изъ собакъ. Нѣтъ, я ихъ бутербродовъ ѣсть не стану. Я своихъ булокъ захватила и у меня сыръ есть, икра.

— Нельзя-же, душечка, совсѣмъ не ѣсть.

— Колбасу? Ни за что на свѣтѣ! Да и вообще не стану ѣсть ничего, кромѣ котлеты или бифштекса. У нихъ, говорятъ, супъ изъ рыбьей чешуи, изъ яичной скорлупы и изъ сельдяныхъ головъ варится.

— Ну?!..

— Я отъ многихъ слышала. Даже въ газетахъ читала. А нашъ жилецъ-нѣмецъ настройщикъ, что въ папенькиномъ домѣ живетъ… Образованный нѣмецъ, а что онъ ѣстъ вмѣсто супа? Разболтаетъ въ пивѣ корки чернаго хлѣба, положитъ туда яйцо, сваритъ, вотъ и супъ. Намъ ихняя кухарка разсказывала. «Они, говоритъ, за обѣ щеки ѣдятъ, а мнѣ въ глотку не идетъ. Я, говоритъ, кофейными переварками съ ситникомъ въ тѣ дни питаюсь». Я и рыбу у нихъ въ Нѣметчинѣ ѣсть не буду.

— Рыбу-то отчего? Вѣдь ужъ рыба все рыба.

— Боюсь, какъ-бы вмѣсто рыбы змѣи не подали. Они и змѣй ѣдятъ, и лягушекъ.

— Это французы.

— И французы, и нѣмцы. Нѣмцы еще хуже. Я сама видѣла, какъ настройщицкая нѣмка въ корзинкѣ угря на обѣдъ съ рынка тащила.

— Такъ угря-же, а не змѣю.

— Та-же змѣя, только водяная. Нѣтъ, я у нихъ ни рыбы, ни колбасы, ни супу — ни за что на свѣтѣ… Бифштексъ, котлета, булки. Пироги буду ѣсть, и то только съ капустой. Яйца буду ѣсть. Тутъ ужъ, по крайней мѣрѣ, видишь, что ѣшь настоящее.

— У нихъ и яйца поддѣльныя есть.

— Да что ты! Какъ-же это такъ яйца поддѣлать?

— Въ искусственной алебастровой скорлупѣ, а внутри всякая химическая дрянь. Я недавно еще читалъ, что поддѣлываютъ.

— Тьфу, тьфу! Кофей буду пить съ булками.

— И кофей поддѣльный. Тутъ и жареный горохъ, и рожь, и цикорій.

— Ну, это все-таки не поганое.

— А масла у нихъ настоящаго и нѣтъ. Все маргаринъ. Вѣдь мы съ нихъ примѣръ-то взяли. Да еще изъ чего маргаринъ-то…

— Не разсказывай, не разсказывай!.. — замахала руками жена. — А то я и ничего жаренаго ѣсть не стану.

Поѣздъ тихо тронулся.

— По нѣмецкой землѣ ѣдемъ. Въ царство пива и колбасы насъ везутъ, — сказалъ Николай Ивановичъ.

Поѣздъ стрѣлой мчался отъ Эйдкунена по направленію къ Берлину, минуя не только полустанки, но даже и незначительныя станціи, останавливаясь только на одну или двѣ минуты передъ главными станціями. Передъ окнами вагоновъ мелькали, какъ въ калейдоскопѣ, каменныя деревеньки съ фруктовыми садами около домиковъ, гладкіе, какъ языкомъ вылизанные, скошенные луга и поля, вычищенныя и даже выметенныя рощицы съ подсаженными рядами молодыми деревцами, утрамбованныя проселочныя дорожки, пересѣкающія подъ мостами желѣзнодорожное полотно. На одной изъ такихъ дорогъ Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна увидала повозку, которую везли двѣ собаки, и даже воскликнули отъ удивленія.

— Смотри-ка, Глаша, на собакахъ бочку везутъ. Вотъ народъ-то!

— Вижу, вижу. Бѣдные псы! Даже языки выставили, до того имъ тяжело. Я мужчина идетъ сзади, руки въ карманы и трубку куритъ. Стало быть, здѣсь нѣтъ общества скотскаго покровительства?

— Стало быть, нѣтъ, а то-бы ужъ членъ общества сейчасъ этой самой трубкѣ награжденіе по затылку сдѣлалъ; какое ты имѣешь собственное право скота мучить! Ну, народъ! Собаку, и вдругъ въ телѣжку запречь! Поди-ка, выдумай кто другой, кромѣ нѣмца! У насъ это происшествіе только въ циркѣ, какъ фокусъ показывается, а здѣсь, извольте видѣть, на работѣ… Правду говорятъ, что нѣмецъ хитеръ, обезьяну выдумалъ.

— Да, можетъ быть, и это какой-нибудь поярецъ или акробатъ съ учеными собаками по дворамъ шляющійся.

— Нѣтъ. Тогда съ какой-же стати у него бочка на телѣжкѣ и корзина съ капустой? Просто это отъ бѣдности. Лошадь кормить нечѣмъ — ну, и ухищряются на собакахъ… Вонъ и еще на собакахъ… Солому везутъ. Какъ ихъ на котахъ не угораздитъ возить!

— Погоди. Можетъ быть, и запряженныхъ котовъ увидимъ.

И опять чистенькія деревеньки съ черепичными крышами на домахъ, съ маленькими огородиками между домовъ, обнесенными живой изгородью, аккуратно подстриженной, а въ этихъ огородахъ женщины въ соломенныхъ шляпкахъ съ лентами, копающіяся въ грядахъ.

— Смотри-ка, смотри-ка: въ шляпкахъ, и на огородахъ работаютъ! — удивлялась Глафира Семеновна. — Да неужели это нѣмецкія деревенскія бабы?

— Должно быть, что бабы. Карлъ Адамычъ сказывалъ, что у нихъ деревенскія бабы въ деревняхъ даже на фортепіанахъ играютъ, а по праздникамъ себѣ мороженое стряпаютъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Мороженое? Да что ты! А какъ-же у насъ разсказываютъ, что нѣмцы и нѣмки съ голоду къ намъ въ Россію ѣдутъ? Вѣдь ужъ ежели мороженое…

— Положимъ, что отъ мороженаго въ брюхѣ еще больше заурчитъ, ежели его одного нажраться. Да нѣтъ, не можетъ быть, чтобы съ голоду… Какой тутъ голодъ, ежели въ деревняхъ — вотъ ужъ сколько времени ѣдемъ — ни одной развалившейся избы не видать. Даже соломенныхъ крышъ не видать. Просто-на-просто нѣмецъ къ намъ ѣдетъ на легкую работу. Здѣсь онъ гряды копаетъ, а у насъ пріѣдетъ — сейчасъ ему мѣсто управляющаго въ имѣніи… Здѣсь бандуристъ какой-нибудь и. по трактирамъ за пятаки да за гривенники играетъ, а къ намъ пріѣдетъ — настройщикъ и сейчасъ ему по полтора рубля за настройку фортепіанъ платятъ.

И опять нѣмки въ шляпкахъ и съ граблями. На этотъ разъ онѣ стояли около пожелтѣвшаго дуба. Одна нѣмка сбивала граблями съ вѣтвей дуба желтый листъ, а другая сгребала этотъ листъ въ кучки, запасая матеріалъ для листовой земли.