Ярослав Гашек - Все рассказы о коменданстве в Бугульме

Итак, я сместил Ерохимова с поста коменданта, и он отдал приказ Тверскому полку в полном боевом порядке выступить из Бугульмы и расположиться в ее окрестно­стях, а сам пришел попрощаться со мной.

На прощание я заверил его, что если он со своим пол­ком попытается еще раз выкинуть какую-нибудь штуку, то Тверской полк будет разоружен, ему же придется по­знакомиться с Революционным Военным Трибуналом фронта. В конце концов играем в открытую.

Ерохимов, со своей стороны, не преминул с полной искренностью пообещать мне, что, как только Петро­градский полк покинет город, я буду повешен на холме над Малой Бугульмой, откуда буду хорошо виден со всех  сторон.

Расстались мы лучшими друзьями.

Теперь нужно было подумать, как поудобнее разме­стить петроградскую кавалерию, состоящую сплошь из добровольцев. Мне хотелось, чтобы петроградским мо­лодцам понравилось в Бугульме.

Кого же послать убрать в казармах, вымыть там полы и вообще навести в них порядок? Разумеется, того, кто ничего не делает. Но из местных жителей каждый чем-то занят, где-то работает...

Долго размышлял я, пока наконец не вспомнил, что в Бугульме есть большой женский монастырь Пресвятой богородицы, где монашенки томятся от безделья: только молятся да сплетничают друг про друга.

Я составил следующее официальное предписание игуменье монастыря:

«Военная   комендатура    г.   Бугульмы. №3896.

Действующая армия.

Гражданке игуменье монастыря

Пресвятой богородицы.

Немедленно направьте пятьдесят монастырских де­виц в распоряжение Петроградского кавалерийского полка. Пошлите их прямо в казармы.

Главный комендант города Гашек».

Предписание было отослано. Не прошло и получаса, как из монастыря донесся необычайно гулкий, могучий трезвон. Гудели и рыдали все колокола монастыря Пре­святой богородицы, и им отвечали колокола городского храма.

Вестовой доложил, что старший священник главно­го собора с местным духовенством просят принять их. Я согласился, и в канцелярию сразу ввалилось несколько бородатых попов. Их главный парламентер выступил вперед:

—    Господин товарищ комендант, обращаюсь к вам не только от имени местного духовенства, но и от всей православной церкви. Не губите невинных дев — невест Христовых! Мы только что получили весть из монас­тыря, что вы требуете пятьдесят монахинь для Петро­градского кавалерийского полка. Вспомните, что есть над нами господь!

—    Над нами, между прочим, только потолок,— отве­тил я.— Что же касается монашенок,— приказ должен быть выполнен. В казармы нужно их пятьдесят. Если же окажется, что там хватит тридцати, остальных двадцать я отошлю обратно. Но если пятидесяти будет недоста­точно, возьму из монастыря сто, двести, триста. Мне все  равно.

А вас, господа, ставлю в известность, что вы вмеши­ваетесь   в   служебные   распоряжения,   по   сему   случаю я должен наложить на вас взыскание. Каждый из при­сутствующих должен будет доставить сюда три фунта восковых свечей, дюжину яиц и фунт масла. Вас же, гражданин старший священник, уполномочиваю выяс­нить у игуменьи, когда она пришлет мне своих пятьде­сят монашенок. Скажите ей, что они действительно очень нужны и что они вернутся обратно. Ни одна не пропадет.

В скорбном молчании покидало православное духо­венство мою канцелярию. В дверях старший, с самыми длинными усами и бородой, обернулся ко мне:

—    Памятуйте: есть над нами господь!

—    Пардон,— ответил я,— вы принесете не три, а пять фунтов свечей.

Был ясный октябрьский день. Ударил крепкий моро­зец и сковал проклятую бугульминскую грязь. Улицы начали заполняться людьми, которые спешили к храму. Торжественно и величаво звонили колокола в городе и в монастыре. Это был уже не набат, как незадолго перед тем, сейчас они созывали православную Бугульму на крестный  ход.

Лишь в самые тяжкие времена устраивался в Бугульме крестный ход: когда город осаждали татары, когда свирепствовали чума и черная оспа, когда разразилась война, когда застрелили царя, и... вот теперь.

Колокола звонят жалобно, как будто собираются расплакаться.

Вот открываются монастырские врата. В них появ­ляется процессия с иконами и хоругвями. Четыре ста­рейшие монахини во главе с игуменьей несут большую тяжелую икону, с которой испуганно взирает пресвятая богородица. За иконой— череда монашенок, старых и молодых, все в черном. Звучит скорбное песнопение.

...И повели его, чтобы распять его...

Там распяли его и с ним двух других по ту и по другую сторону...

Тут из храма выходит бугульминское духовенство в ризах, расшитых золотом; за ним с иконами православ­ный люд.

Оба шествия сливаются воедино, раздаются возгласы: 

«Христос живет! Христос царствует! Христос по­беждает!»

И   все   это   множество   людей   затягивает   псалом:

В день скорби моей взываю к тебе...

Крестный ход огибает храм и направляется к ко­мендатуре, где я подготовил уже приличествующую случаю встречу. Перед домом поставлен накрытый бе­лой скатертью стол, на нем каравай хлеба и солонка с солью; в правом углу икона с горящей перед нею свечой.

Когда голова процессии приближается к комендатуре, я важно выхожу навстречу и прошу игуменью принять хлеб-соль в знак того, что не питаю никаких враждебных умыслов. Предлагаю православному духовенству также отведать хлеба-соли. Подходят один за другим и прикла­дываются к иконе.

—  Православные,— произношу торжественно,— бла­годарю вас за прекрасный и необычайно заниматель­ ный крестный ход. Мне пришлось видеть его впервые в жизни, и он произвел на меня незабываемое впечатление. Я вижу здесь поющую массу монахинь, это напоминает шествия первых христиан во времена императора Неро­на. Может быть, кто-нибудь из вас читал роман Сенкевича «Quo vadis?».

Не хочу долго злоупотреблять вашим терпением. Я просил всею пятьдесят монашенок, но уж если здесь собрался весь монастырь, дело пойдет гораздо быстрее. Прошу барышень-монашенок отправиться со мною в ка­зармы.

Люди  стоят  передо мной  с обнаженными  головами и   поют:

Небеса проповедуют славу божию,

и о делах рук его вещает твердь...

Выступает вперед игуменья — старенькая, подборо­док у нее трясется — и спрашивает:

— Во имя господа бога, что мы там будем делать? Не губи душу свою!

— Православные! — кричу я в толпу.— Там нужно вымыть полы и привести все в порядок, чтобы можно было разместить Петроградский кавалерийский полк! Идемте!

Крестный ход поворачивает за мной, и к вечеру — при таком-то количестве старательных рук! — казармы блистали образцовой чистотой.

Вечером молодая монашенка принесла мне маленькую иконку и письмо от старушки игуменьи с одной лишь простой фразой: «Молюсь за вас».

Теперь я сплю спокойно, потому что знаю, что еще и сейчас под старыми дубовыми лесами Бугульмы стоит монастырь Пресвятой богородицы, где живет старушка игуменья, которая молится за меня, грешного.

СТРАТЕГИЧЕСКИЕ ЗАТРУДНЕНИЯ

В конце октября 1918 года ко мне в комендатуру по­ступил приказ Революционного Военного Совета Восточ­ного фронта: «Шестнадцатый дивизион легкой артил­лерии в походе. Подготовьте сани для отправки дивизио­на на позиции».

Эта телеграмма повергла меня в страшное замеша­тельства Что может представлять собою такой дивизи­он? Сколько тысяч людей в его составе? Где я возьму такую уйму саней?

В военных делах я был полнейший профан. В свое время Австрия не предоставила мне возможности полу­чить настоящее военное образование и всеми силами со­противлялась моему стремлению проникнуть в таинство военного искусства.

Еще в начале войны меня исключили из офицерской школы 91-го пехотного полка, а потом спороли и нашивки одногодичного вольноопределяющегося. И в то время, как мои бывшие коллеги получали звания кадетов и пра­порщиков и гибли, как мухи, на всех фронтах, я обжи­вал казарменные кутузки в Будейовицах и в Мосте на Литаве. А когда меня наконец отпустили и собрались отправить с «маршкумпачкой»{1} на фронт, я скрылся в стогу и пережил таким образом три  «маршкумпачки».

С тех пор счастье мне улыбалось. Во время похода к Самбору я присмотрел для господина поручика Лукаша квартиру с очаровательной полькой и великолепной кух­ней — и меня сделали ординарцем. Когда же, позднее, в окопах под Сокалем, у нашего батальонного командира завелись вши, я обобрал их с него, натер своего началь­ника ртутной мазью — и был награжден большой се­ребряной медалью «За храбрость».

Но при всем этом никто не посвящал меня в тайны военного искусства. Я и до сих пор не представляю себе, сколько полков в батальоне и сколько рот в бригаде. А теперь в Бугульме я должен был знать, сколько по­требуется саней для отправки на фронт дивизиона лег­кой артиллерии. Ни один из моих чувашей этого также не знал, за что я присудил их условно к трехдневному заключению. Если в течение года они каким-нибудь путем разузнают это, наказание с них снимется.