Джон Барт - Плавучая опера

II. КЛУБ "ДОРЧЕСТЕРСКИЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ"

Кажется, проснулся я в то утро - будем считать, 21 июня 1937 года, - в шесть. Ночь прошла плохо; простата в тот год меня еще беспокоила напоследок. Несколько раз я вставал покурить, бродил по комнате, что-то записывал в тетрадку к "Размышлениям" или просто разглядывал здание почты на главной улице, прямо напротив отеля. Заснуть удалось только перед рассветом, но солнце ли, еще ли что-то, как всегда бывает летним утром, подняло меня ровно в шесть, как по часам.

Мне тогда было всего тридцать семь, и по давно заведенному обычаю день я начал со славного глотка из бутылки "Шербрука", стоявшей на подоконнике. Она и сейчас там стоит, большая такая бутыль, само собой другая - сколько их уже сменилось. Привычка приветствовать восход солнца высоко занесенным над головой локтем осталась как напоминание о моих студенческих временах - очень было приятно потянуть всласть, жаль вот, давно уж пришлось от этого отказаться. Сделал я это совершенно сознательно, хотел убедиться, что рабом своих привычек не стал и не стану.

Глотнул как следует, протер глаза, размял затекшее тело и огляделся. Утро было солнечное, и, хотя мое окно выходит на запад, свет заполнил комнату уже почти целиком. А жаль; отель "Дорсет" строился в начале прошлого века и, подобно достойным старым леди, производит более приятное впечатление, когда подступают сумерки. Окно было испещрено кружочками от высохших дождевых капель - оно и сейчас такое же пыльное, - стены, выкрашенные светло-зеленым по штукатурке, покрылись сеточкой давно образовавшихся трещин, напоминая рельефную карту дорчестерских топей; валялась пустая банка из-под говяжьей тушенки, в пепельнице (я в ту пору предпочитал сигареты) причудливого вида горой высились окурки, вываливаясь на письменный стол, зачем-то поставленный у меня в номере дирекцией, а заметки к "Размышлениям", которые накапливались уже седьмой год, тогда умещались всего в трех ящиках из-под персиков да помятой коробке с надписью "Чудесные помидоры от Мортона". Часть стены закрывала - и сейчас закрывает - геодезическая карта округа Дорчестер и побережья, правда тогда еще без подробных пояснений, появившихся позже. А напротив нее висело полотно кисти любителя, видимо решившего изобразить, как слепец представляет себе начинающийся на Атлантике шторм и стаю из четырнадцати встревоженных лебедей, которые ищут укрытия среди волн. Не вспомню уже, как эта живопись ко мне попала, но почему-то я решил - пусть красуется. Она и теперь красуется на той же стене, только мой друг Гаррисон Мэк, маринадный магнат, как-то, напившись, карандашом набросал поверх картины что-то вроде нагой натуры. На полу всюду валялись - хочу сказать, тогда валялись - кальки с чертежей лодки, которую я в то время строил, оборудовав под мастерскую гараж, находившийся чуть ниже у речки, - эти чертежи я накануне захватил домой, намереваясь кое-что подправить.

Я считаю, что вещи у меня располагаются продуманно. Если и вам так кажется, значит, никакого беспорядка в моем номере не обнаружится, просто особенный такой порядок, вот и все.

Только не подумайте, пожалуйста, что я в ту пору, как какой-нибудь там художник с Монпарнаса, вел богемную жизнь и прочее. Насколько я себе представляю богему, ничего подобного не было. Достаточно сказать, что к 1937 году я никакого благоговения перед искусством не испытывал, так, слегка интересовался, но и только. И комната у меня вовсе не была грязной или там неуютной - просто я натащил туда всякой ерунды. Может быть, как раз предстояла уборка, а горничные вечно переворачивают все вверх дном, расставляют по местам, то есть делают так, что потом ничего не найдешь. Да и слишком хорошо я в жизни устроен, чтобы какой-то там богемой считаться. "Шербрук" стоит четыре с половиной доллара за кварту, а уж поверьте, мне кварты не так чтобы надолго хватает.

Ну вот. Значит, номер у меня вполне приличный, а в данный момент я как раз дома, в номере. Проснулся, стало быть, глотнул из бутыли, осмотрелся, потихоньку вылез из-под одеяла и стал одеваться - в контору пора. Помню даже, что я в то утро надел, хотя какое было утро - 21 июня? 22-е? - хоть убей, забыл, как-никак шестнадцать лет прошло, а надел я серый костюм в беленькую полосочку, спортивную такую рубашку телесного цвета, носки тоже цвета загара, галстук там какой-то и соломенное канотье. Само собой, умылся, пустив холодную воду, выполоскал рот, мягкой бумагой протер очки - без очков мне читать трудно, - ладонью провел по подбородку, доказывая себе, что можно без бритья обойтись, и взъерошил волосы, потому как причесываться терпеть не могу, - в таком порядке я совершаю свой туалет каждое утро, начиная этак года с 1930-го, когда поселился в этой гостинице. И вот как раз когда я совершал ритуальную эту процедуру, кажется, в ту секунду, как плеснул себе водой на щеки, - как раз тут для меня стал абсолютно ясен весь порядок вещей что на земле, что на небе, и я понял, что начинающийся день я сделаю последним своим днем, руки на себя сегодня наложу.

Я стоял, улыбаясь, и рассматривал в зеркале собственное мокрое лицо.

- Ну разумеется!

Радость-то какая! У меня невольно вырвался хрипловатый смешок.

- На весь мир крикну: я против! Ах как замечательно. Истинный миг вдохновения, и давно меня мучившая проблема сразу исчезает, и глаза мои открылись: да вот же оно, решение, - простое, последнее, единственное. Покончить с собой!

Стараясь не шуметь, я вышел из номера и двинулся по коридору, чтобы за чашкой кофе перемолвиться двумя словами со своими коллегами, постоянными членами клуба "Дорчестерские путешественники".

Как водится в маленьких городах, гостиницу у нас отгрохали не по надобности. В "Дорсете" пятьдесят четыре номера, и зимой многие стоят пустыми, а когда потеплеет и появятся жильцы на все лето, все равно остается предостаточно свободных номеров, хоть бродячий цирк размещай, хоть съезд охотников на выдру, если вдруг они в наш городок наведаются. Хозяин пока не прогорел по той, надо думать, единственной причине, что платежи за строительство гостиницы погасили еще его деды, и теперь никакие проценты не набегают, - содержание стоит недорого, накладные расходы минимальны, а главное, не переводятся почтенных лет дамы и джентльмены, которым не повезло обрести под старость собственный кров в данном мире, так что пришлось довольствоваться отелем как последним пристанищем по пути в мир иной. Вот они-то, постояльцы до гробовой доски, а особенно мужская их половина, и составили клуб "Дорчестерские путешественники" - заседания ежедневно с 6.15 до 6.45 утра. КДП, как для краткости именуют они ими же созданную организацию, существует по сей день, хотя из постоянных членов в живых остаюсь я один.

А в то утро, помнится, за столом сидели еще двое: капитан Осборн Джонс, удалившийся от дел восьмидесятитрехлетний владелец устричного промысла - пальцы от артрита совсем не разгибаются, - и мистер Хекер: ему семьдесят девять, был когда-то директором школы, ушел на пенсию, и, хотя мужчина он еще крепкий, семьи нет, так что род Хекеров на нем прервется. Поскольку капитану Осборну по лестницам карабкаться трудно, клуб собирается в его номере - мы живем на одном этаже.

- Доброе утро, капитан Осборн, - говорю я, а старик ворчит себе что-то под нос, у него так заведено. На нем была засаленная кепка, какой-то немыслимо заношенный черный шерстяной свитер и джинсы, почти сплошь белесые от стирок.

- А, и мистер Хекер уже здесь, доброе утро, - говорю. На мистере Хекере, как всегда, наутюженный, чистенький костюм из саржи, шелковый галстук и рубашка в полоску - кое-где светится от ветхости, зато ни одного сального пятнышка.

- Здравствуйте, Тодд, - говорит он. Помню, он как раз раскуривал свою первую сигару, а другой рукой помешивал в стаканчике. Несколько месяцев назад я купил для нужд клуба плитку с одной горелкой, ее по общему согласию поставили в номере капитана Осборна. - Наливайте, - говорит, - горячий еще и крепкий сегодня получился. - И протягивает мне кофейник.

Я поблагодарил. Тут капитан Осборн принялся монотонно ругаться и постукивать тростью по правой своей ноге. Мы с мистером Хекером, прихлебывая кофе, молча наблюдали за этим ритуалом.

- Что, никак не проснется? - посочувствовал я. Каждое утро, стоило капитану Осборну одеться и сесть за стол, нога у него цепенела, и он по ней колотил что есть силы, пока кровь не оживет. Случалось, времени для этого нужно было немало.

- Вы бы лучше кофе выпили, капитан, - говорит мистер Хекер мягко так, успокаивающе. - Толку-то больше будет, чем все на свете разносить.

Капитану от натуги бросилась в голову кровь, я заметил, как он цепляется за ручки кресла, чтобы не свалиться. Вздыхая и бормоча сквозь сжатые зубы слова благодарности, он взял чашку, протянутую мистером Хекером. Потом, не говоря ни слова, стал усердно поливать дымящимся кофе свою непослушную ногу.