Евгений Якубович - Made in USSR

Рассказчик кивнул и снисходительно улыбнулся. Видно было, что главный козырь он еще не открыл.

— Евгений, я ценю вашу прозорливость, — высокопарно сообщил он.

Затем перешел на обычный язык, и быстро продолжал, что бы упаси бог кто-нибудь не решил, что история завершена, и не взялся, в свою очередь, рассказывать сам.

— Ну как, в самом деле, можно иначе оценить нашу работу? Не подсчитывать же сколько листов ватмана или пачек бумаги я извел за квартал! А опоздания вот они, даны нам, как говорится, в объективные ощущения.

В профкоме на стене висела формула расчета процента премии сотрудника в зависимости от количества его опозданий. В ответ энтузиасты подсчитали, сколько раз в квартал можно ездить на работу на такси, чтобы получить премию полностью, и не потратить сверх того, что у них могут вычесть за опоздания. Короче, тот еще дурдом.

И тут умирает Брежнев и к власти приходит Андропов. Первым делом он издает постановление об усилении контроля за дисциплиной. На следующий день нам устроили собрание и объяснили, что время разгильдяйства и недопустимо безответственного отношения к трудовой дисциплине прошло. Что с сегодняшнего дня коллектив нашего КБ объявил непримиримую войну нарушителям трудовой дисциплины. И так далее, и так далее.

С собрания все расходились подавленные. Мы гадали, во что все это выльется. То, что наше руководство отреагирует самым жестким образом никто не сомневался. Но как именно все это будет происходить, не знал никто. Мы недоумевали — как можно еще ужесточить наш казарменный режим?

На этом месте рассказчик прервался и победоносно оглядел слушателей. Теперь он прочно овладел вниманием аудитории. Завязка сюжета была выполнена в стиле лучших детективов. Слушатели автоматически начали прикидывать в уме, а что же действительно можно было придумать. Тем временем, рассказчик прикурил сигарету, затянулся, выдохнул дым и проследил за его траекторией. Наконец он продолжил.

— Мы конечно не дураки. Понятно, что во время такой кампании никто рисковать не будет. На следующий день каждый сотрудник КБ вышел из дома намного раньше обычного — бог с ним со сном, премию бы не проспать. Однако, беда подстерегла тут же. Постановление правительства прочитали не только у нас. Во всех предприятиях города служащих предупредили, что начинается борьба за трудовую дисциплину и все постарались придти на работу пораньше. Представляете, что творилось в транспорте? Автобусов-то от постановления больше не стало. Такой давки я больше не припомню.

Евгений, тот самый, который высказал удачную догадку насчет опозданий, перебил рассказчика снова.

— Опять отвлекаешься, дружище. Во-первых автобусов в тот день было все же больше обычного, у автопарка есть свои резервы. Во-вторых мы все в тот день тоже ехали на работу. Короче, не считай себя фигурой равной Штирлицу, и рассказывай суть дела, а то у нас водка выдыхается.

Рассказывающий собрался с силами и, больше не прерываясь, довел свою историю до конца.

— Ну, не знаю как кто, а я в тот день ехал на работу минут на двадцать дольше обычного. Ладно, я на здоровье не жалуюсь, выскочил из автобуса, вспомнил детство золотое и припустил бегом. Там был солидный кусок от остановки. Бегу, и как марафонец поглядываю на часы, делаю расчет времени, прибавляю темп. Перед подъездом делаю финишный рывок, вбегаю в здание и вижу на наших знаменитых часах «8.59». Я облегченно вздыхаю и забрасываю пропуск в окошечко. Все, победа. Советский спортсмен на пятой беговой дорожке установил новый мировой рекорд в беге от автобуса до работы.

Я довольный прохожу через турникет, и вижу как на часах цифры сменяются на «9.00». Я поворачиваю по коридору за угол, и вдруг утыкаюсь в чью-то неширокую, но официальную грудь. Меня остановил председатель профкома. В коридоре оказалась засада. Вся Тройка в полном составе: начальник отдела кадров, парторг и профорг. Они были страшно расстроены — весь личный состав КБ уже был на своих местах, ловить было некого. С моим везением я пришел в тот день на работу последним.

Как они мне обрадовались! «Так, товарищ старший инженер, я вам записываю опоздание», прогундосил профорг, отставной военный. Я возмутился и показал на часы, вот смотрите, ровно девять утра, я уже на работе, а зашел вообще в восемь пятьдесят девять, какие могут претензии? И представьте себе претензии у них нашлись.

Они не могли сообщить в райком, что у них не было сегодня опоздавших. Опоздания по графику мероприятия следовало искоренить только через неделю, а тут такая неувязка. Я был обречен. Меня отпустили не вдаваясь в дискуссию.

До обеда тройка заседала у директора в кабинете. Никого не пускали, на звонки не отвечали. А ближе к вечеру нас вновь вызвали на собрание. Они нашли решение. Не знаю уж сами придумали или кто сверху подбросил им идею, но решение, как выражаются математики, было элегантным. С трибуны об этом говорили не меньше часа, а вкратце это выглядит так.

Девять ноль-ноль — это начало рабочего дня. То есть, в девять ноль-ноль все сотрудники должны уже сидеть на своем рабочем месте, бумаги должны быть разложены, ручки приготовлены, карандаши заточены. И в девять ноль-ноль, товарищи, вы должны начать работать, а не бегать взмыленными по коридору, как, простите за выражение, какие-то марафонцы. В девять ноль-ноль, товарищи, все уже участвуют в рабочем процессе — пишут там или чертят, ну в общем работают. Вот так! Отныне каждый выявленный в коридоре, или не успевший разложить бумаги на письменном столе в девять ноль-ноль, будет считаться опоздавшим.

С тех пор, пока это всем не надоело, проходную стали закрывать без пяти девять, чтобы у сотрудников было время подняться к себе в комнату, и приготовиться к началу рабочего дня. Целую неделю эти подонки ходили с утра по отделам, и следили, чтобы в девять ноль-ноль разгильдяи инженеры сидели за своими столами, и что-нибудь писали или чертили.

Говоривший замолчал с трагическим видом. Слушатели засмеялись, сочувственно закивали головами, кто-то стал порываться вспомнить аналогичный случай из собственной жизни. Тот самый Евгений, который все время перебивал рассказчика, решительно пресек все попытки новых воспоминаний, и занялся разливанием и раздачей водки всем присутствующим.

Я тоже выпил.

Декабрь 2006

Израиль

Какие только темы мы не обсуждали во время наших посиделок. Однажды вдруг стали вспоминать предметы домашнего обихода, имевшими какие-то особые свойства. Когда очередь дошла до меня, то я вспомнил про кухонный табурет у себя в квартире. Это был обычный кухонный табурет, ничем не отличавшийся от тысяч и тысяч других, коротавших свой досуг под столами бесчисленных кухонь и кухонек Советского Союза. Но я до сих пор считаю, что он сыграл просто катастрофическую роль в современной истории России.

На табурете было пятно краски, оставшееся от ремонта, по этому признаку мы его и узнавали. Краска, давно высохла, однако никто из домашних садиться на него не хотел. Выбросить же целый табурет от кухонного гарнитура лишь потому, что он слегка испачкан, было тоже не мыслимо. Поэтому на него сажали гостей. Это было еще до того, как табурет стал проявлять свой характер.

Когда же все выяснилось, то его вообще поставили в дальний угол, и присвоили собственное имя — Обломов. Так и говорили: «Где Обломов?» или «Смотри, на Обломова не сядь!».

Гостей, если это не было большим официальным мероприятием типа дня рождения или первого мая, мы принимали на кухне. Там было как-то уютнее: плита под боком и в любую минуту можно приготовить чай; опять же покурить, дымили-то не переставая. Да, что там говорить, эта устоявшаяся традиция кухонных посиделок пережила Советский Союз и, возможно, переживет новую, демократическую Россию. Как я уже сказал, никто из домашних на Обломова из-за пятна не садился, а друзья, наслышанные о необычных свойствах табуретки, также избегали его. Таким образом в объятия табурета попадали, в основном, новые знакомые, которых как раз тогда у нас появилось довольно много.

Это было время, когда перестройка уже все перестроила; старая жратва кончилась, а новую никто выращивать не собирался; деньги обесценились; а бесчисленные НИИ и КБ один за другим закрывались. Зато, как грибы после дождя, стали появляться всякие кооперативы и совместные предприятия: честные и не очень, а чаще, откровенно надувательские. Все почувствовали себя причастными к великим событиям, каждый был озабочен становлением капитализма в отдельно взятой собственной квартире.

Мои знакомые тоже все время пытались что-то предпринять. К тому времени почти никто уже нормально не работал, и свободного времени у них стало в избытке. В мой дом зачастили странные личности. За чашкой чая, а чаще за рюмкой водки, они рассказывали о том, как и какие миллионы они будут иметь со своих затей. В рассказах они упоминали каких-то таинственных, но всемогущих спонсоров, убеждали, что при их связях все закрутится просто замечательно. Проекты были всевозможные, они касались буквально всех отраслей человеческой деятельности.