Мария Штейникова - Кошка Фрося и другие животные (сборник)

Вчера я летала. Не важно, что без клеверных причиндалов, с крыльца, подвернула ногу, выключилась и полетела. Шпиц летел со мной. Мы с ним были как с картины Шагала. Летели в тишине, бесприютные двое.

Мерцали звезды, покачивались свечи, точно как люди. Зазвучал медляк – эли, эли. Затем грянули сестры Берри. Солнце осветило белые плиты города, и шпиц в ермолке из шелка, открыв малиновую пасть, картаво промолвил: «Не дергайся, полежи тут, я сейчас. И никуда не уходи». Кошка Фрося заглянула мне в зрачки откуда-то сверху, понюхала, пощекотала усами и обернула в свое мягкое тело.

Муж говорит:

– Не летай без меня никуда, потеряешься. Давай ногу и нюхай ватку.

Шпиц в шоке и еще временами в полете. Я говорю:

– Забери его, потеряется в арабских кварталах, а ему нельзя помои.

Фрося появилась часа через два, никого не узнала и сразу прошла к миске. Муж посмотрел на нее и говорит:

– Тебе не кажется, что мы у нее не одни?

У бабулечки есть приемные часы. В это священное время она утрамбовывается в кресло, ставит рядом с собой телефонный аппарат, кладет справочник и начинает решать мировые вопросы. Потому что бабулечка – голубь мира и великий дипломат. Это она звонит женам своих любовников и дружит с ними до конца их жизни. Это она закатывает солнце. Это она выбивает капитальные ремонты домов и подкатывает на помойке к исполкому. И все шепчутся:

– Игумнова, Игумнова идет, Анна Васильевна, Аннушка, какая женщина, ах, и платье опять новое!

Бабулечка никогда ни с кем не ссорится. А почему? И бабулечка не скрывает, говорит:

– Запомни, Марея, утром подруга – вечером подлюга. И бох с ней…

Да, ссоры – крайне нелепая штука. Особенно если человек с тобой ссорится, а ты с ним нет. И вот он начинает тебе рассказывать, какая ты нехорошая и, вообще, как посмела ты, тварь такая, войти в его жизнь, похитить его покой, а потом еще и начать манипулировать, меркантильно надеясь на подарки, которые он, впрочем, и не собирался делать, так как раскусил твой коварный умысел. А ведь он, человек этот, так, на минуточку, любил тебя, что называется, до слез и, возможно, до сих пор любит, хоть твое поведение и повлияло на его чувства. Пока не решил.

Вот так, как говорится, вся любовь и сиськи набок. В таких случаях на меня нападает безудержное веселье. Потому что это все такой бред! А потом человек уходит «навсегда», пишет SMS и караулит у подъезда, чтобы в сто пятьдесят третий раз поговорить. Чтобы понять – почему. Я тоже когда-то пыталась понять почему, но с возрастом «почему» переросло в «зачем» и все подобного рода мысли испарились сами собой.

Подруга говорит:

– И представляешь, я в него влюбилась. Я думала, он самый лучший, а оказалось, что он обыкновенный мудак. И я, знаешь, я ему так и сказала! А он развернулся и молча ушел. Скажи, тряпка?! Я так по нему скучаю, три дня проревела, чуть с ума не сошла.

Или вот есть у тебя друг, и внезапно ему начинает казаться, что живешь ты неправильно, не с теми видишься, не так с ним разговариваешь и встречаться вы стали реже. Странно, к чему бы это? В нем резко просыпается пророк и учитель, предостерегающий от ошибок и взывающий к голосу разума. И чем внимательней ты его слушаешь, тем глубже он погружается в иллюзию своей нужности и полезности, совершенно не подозревая, что у тебя, твою мать, своя жизнь и свой опыт. И резать, не дожидаясь перитонита. А потом сидишь везде инвизибл, пьешь чай и думаешь – уф! оторвалась.

У бабулечки плотное расписание, прямо как у президента. Звоню.

– Марея, перезвони, у меня кино.

– Когда?

– Так, в два у меня Людка Бортникова, в полтретьего позвонит Лилька из Ленинграда, потом «Федеральный судья», потом «Любовь без правил». Та-а-ак… Марея, перезвони завтра.

Однажды бабулечка, по ее собственному выражению, «катилась» домой, изрядно «нафестивалившись». Будучи женщиной шикарной, она тщательно следила за своим имиджем и потому была в привезенных из умопомрачительных заграниц босоножках на пробковых танкетках. Не разобрав в потемках дороги, бабулечка скатилась в яму, потеряв по пути некоторые элементы туалета, в том числе и босоножки. Отползав по грязи с четверть часа, бабулечка нашла почти все, что растеряла. Все, кроме одной танкетки, за которой и решила вернуться утром, на свежую, так сказать, голову. О бдительности жэкахашников она тогда еще не подозревала. Днем бабулечка позвонила глубоко потрясенная и сообщила, что яму засыпали вместе с танкеткой, уложив сверху асфальт.

– Чтобы не откопала, – горестно подытожила она.

Бабулечка любит повеселиться. Как водится, любим мы именно то, что дается нам плохо. С утра она буквально собирает себя по частям. Кажется, единственное, что удерживает ее цельной, – это платье. Как обычно, шикарное, ведь бабулечка – женщина шикарная.

То утро ничем не отличалось от остальных. Бабулечка спала кверху воронкой на диване в новом нейлоновом платье в крупный мак. На заднице ее дерзко болталась золотая сережка с увесистым рубином. Проснувшись, бабулечка трубным басом, распугав половину «Шанхая» (клянусь, соседи попрятали ножи по шкафам), потребовала молочка. Похмелялась она исключительно молочком. Осушив трехлитровую банку, бабулечка обнаружила утрату сережки и убыла бороздить просторы дивана. Через час она сидела в трансе на кухне, курила, подперев растрепанную голову рукой, и… плакала. Пришлось признаться – то, о чем она так горюет, висит у нее на жопе.

Вообще, за бабулечкой надо ходить с блокнотом. Однажды кто-то не переключил в ванной душ на смеситель, и она страшно кричала:

– Едриш твою мать, хватит меня поливать, я уже не вырасту! – Или, обсуждая моего кузена, она выдавала: – С матерью-то ему, конечно, не очень жилось. То посерет – не так смоет, то жопу не в ту сторону вытрет.

Или отвезли бабулечку на автовокзал, сидим в машине. Читаю вслух вывеску: «Кура на вынос». Бабулечка начинает спешно выколупываться из машины. На вопрос «куда?» – заявила:

– Ну так сказали же – куры на выход!

Бабулечка также часто размышляет вслух. Например, отыскивая свою вставную челюсть: «Бля, вот хрен знает где она; одно из двух – или проглотила, или выплюнула».

Вообще, бабулечка меня очень любит. Гладит меня по голове бережно и приговаривает:

– Марея, ни пришей ты к пизде ты рукав ты мой.

О как!

Меня испортила русская классическая литература. Поэтому в юности мне было трудно себя принять. Я особенно любила, усевшись в кресло под плед и налив себе рюмочку чаю, представлять, что все у меня плохо и как будто я беременная, босая, на морозе, в ночной рубашке укладываю шпалы. Или: с тремя высшими мою полы в подъездах, чтобы прокормить пятерых детей, кота и мужа-интеллигента, который десятый год чалится на диване от творческой безысходности. Или… ну, в общем, вы поняли: «Молчали желтые и синие; в зеленых плакали и пели».

Да, раньше вообще все было сложнее. Однажды, страдая под Ерофеева, я даже решила расквитаться с жизнью. Залезла в ванну в шубе и включила воду. Мне казалось, что именно так убиваются поэты. Скоро вода начала остывать, стало некомфортно и не по-поэтски лежать в прохладной воде в шубе. Я, с трудом вытащив себя и шубу из воды, полезла в шкафчик за лезвиями, извлекая которые, поскользнулась и, падая, влетела головой в смеситель. Звездочки прожгли потолок ванной, и в этот момент я поняла, что никогда не хотела умирать. Так закончился мой двадцатилетний роман с русской классической литературой.

Мама шестой год страдает. Мама жертвует, ежедневно изымая из себя сердце, почки, печень и деньги. Мама говорит:

– Почему у тебя не так?

И я ей честно отвечаю:

– Нет времени на херню.

– Положи мне денег на телефон, – говорит мама с вызовом. – Я сейчас ему все это скажу!

Мама у меня такая мама. Мама всегда так, мама не может отстраниться, пойти кушать берлинер с чаем и смотреть «Дом-2».

Кошка Фрося лежит и наблюдает за тем, как утро перетекает в день, комната заливается светом и можно пойти поотлеживать светлые пятна на диване. Затем Фрося обходит все свои наблюдательные посты, и день тут же плавно переваливает за половину, не давая никакой жизни орхидее на подоконнике. Для кошки Фроси нет обычных моментов, и у нее всегда что-то случается. Она просто живет и каждое утро смотрит на нас со своим вечно удивленным: «Вы, блядь, кто?»

Мой муж может говорить обо мне часами. Со мной же. Поскольку он умеет приносить в дом деньги, можно считать это его милой особенностью. С утра первым делом он бежит проверить, сколько у меня френдов, перечитывает тексты, хихикает, снова перечитывает. В это священное время я могу спокойно потупить в ноутбук и выпить кофе. А потом начинается дискуссия на тему «Маша и Пушкин: диалектика общего и особенного». И все заканчивается одним и тем же. Я ему в итоге говорю, нервно натирая пармезан:

– Еще раз скажешь, что я гений, я тебе сыром в морду дам.