Сергей Романов - Байки под хмельком

— Знаешь, к какому выводу я пришел, — остановившись посреди дороги, вдруг сказал Миха.

— Ну? — напрягая зрение, ждал ответа закадычный друг.

— Если бы в России водились слоны, то они бы пили только водку.

— Точно! — согласился товарищ, — Наверное мамонты в Сибири и вымерли из-за того, что не было водки. Похолодание было, а водки не было…

1997 г.

Взаимоотношения животного и алкоголя — тема вообще необычайно увлекательная. Оставим в покое человека — это далеко не лучшее создание Творца давно скомпрометировало себя окончательно и бесповоротно. Но даже невинные твари испытывают трудно объяснимую тягу к спиртному. Зоопсихологи не раз уличали в сугубо «человеческой» страстишке коров и свиней, лошадей и собак, кроликов и обезьян, домашних кур и ежей, лисиц и коз… Даже крысы не прочь завить горе веревочкой. Пивоварам доводилось наблюдать, как наглые пасюки опускали в пивные чаны хвосты и с удовольствием их облизывали. Есть среди животных и свои записные пьяницы. Неважная репутация у медведя. В старину существовал даже особый вид охоты, рассчитанный на его слабость к хмельному: колоду заполняли крепкой медовухой, и нализавшийся топтыгин платил за удовольствие свободой.

А знаете, какие коктейли и из чего делают слонам? Записывайте. Два литра водки, десять литров вермута, литр медицинского спирта и десять килограммов сахара. Это на семью из трех особей. Маму, папу и ребенка. Потому как доза для одного взрослого слона — десятилитровое ведро.

Но вот что удалось на все сто процентов, так это тот факт, что из животных быстрее и легче всего спиваются человекоподобные обезьяны. Парадокс или закономерность? Скорее всего — последнее. Прав, Дарвин, они наши дальние родственники.

В Московском зоопарке в восьмидесятых годах жила человекообразная шимпанзе по кличке Сильва.

Так вот, эта самая Сильва любила «потусоваться» в компании мужчин. Любила, грешная, при этом «принять на грудь». При этом из спиртных напитков признавала только водку. Кагор положенный рационом для бодрости (два раза в неделю по 30 грамм), не ставила ни во что. Видимо, мысленно определяла его как «водичку для канареек». А для водки в укромном местечке хранила специальную кружку и, завидев чекушку, тут же с радостным воплем протягивала свою посуду разливающему. Обычно обезьяны охотно ломают и портят вещи человеческого обихода, но эту кружку Сильва берегла как зеницу ока. Пропустив 50 грамм (больше, естественно, не давали), она, закинув ногу на ногу, затягивалась сигареткой и уже ничем не отличалась от дамы полусвета.

Курить, кстати, нравилось и её соседу орангутангу. Но его подвела любовь к красивой жизни. Привыкнув к сигаретам с фильтром, он однажды испробовал «Памир», и с тех пор воздерживался. Завидев сигарету, начинал стучать кулаком и громко ругаться. Наверное, на Минздрав.

А Сильва ещё обожала пиво. Посетители, подученные дежурной, охотно угощали обезьяну! Довольными были все. Дежурной оставались пустые бутылки, посетители получали несказанное удовольствие, а обезьяна к осени становилась круглой в талии. За день она выпивала 8–10 бутылок. Для пива у гурманки имелся пластмассовый стаканчик, а пену она сдувала с невыразимым блаженством.

1997 г.

Шимпанзе Вероника удрала из вольера. Никто не мог сказать, зачем она это сделала. Может быть от скуки, а может быть с похмелья. Но факт побега был налицо. Обезьяна оторвала в углу клетки сетку из металлической проволоки и прошмыгнула в дыру.

Целый день по всему зоопарку её искали работники обезьянника. Практически все, за исключением разнорабочего Степаныча, который был самым лучшим другом Вероники.

Потому что Степаныч, семь лет убиравший вольер Вероники, узнав, что его любимица исчезла, запил. С утра. Так запил, что даже с лавочки подняться не мог. Дикая тоска одолела Степаныча. И не могло быть иначе: ведь Вероника ему была не только другом, но и постоянным собутыльником. Степаныч всегда наливал ей стограммовый стаканчик портвейна, и, когда Вероника, дернув винища, начинала копаться в его волосах, разнорабочий рассказывал что-то о своей никому не нужной жизни. А потом на весь обезьянник разносилось: «И никто не узнает, где могилка моя…»

И тогда всем было понятно, что Степаныч на мази.

К вечеру, когда Степаныч немного протрезвел, Веронику все-таки нашли. Она, обхватив ствол своими длинными руками, сидела на самом верху березы в дальнем конце зоопарка.

Главный зоолог обезьянника, задрав голову вверх, пощелкал пальцами и позвал:

— Ну-ка, Вероника, давай быстренько спускайся, а то на ужин не успеешь.

Но шимпанзе даже не удосужила зоолога своим вниманием. Она без движения сидела на ветке и грустно смотрела куда-то вдаль. Наверное, с высоты пыталась разглядеть за городскими постройками свою родину — Южную Америку.

— Без подарка она не спустится, — сказала сотрудница обезьянника зоологу.

— Какой подарок ей нужен?

— Сотрудница передернула плечами и сказала в пустоту.

— Стакан портвейна. Лучше «три семерки».

— А «Улыбку» не будет? — с долей иронией спросил зоолог.

— Нет.

— Почему?

— Степаныч приучил её пить только «три семерки» и закусывать вареной картошкой.

— Ах, она, оказывается, ещё и закусывает? — скривился зоолог.

— Что поделаешь, закусывает.

Зоолог сплюнул, достал из кармана бумажник и вытащил двадцать рублей. Смеркалось.

— Вот, — сказал он, — купите бутылку «Три семерки».

Через несколько минут стаканчик с портвейном поставили под березу, и, когда все отошли подальше, сотрудница обезьянника обратилась к шимпанзе.

— Ну, спускайся, Вероника. Бери угощение.

Обезьяна посмотрела вниз на наполненный вином стакан, затем оглядела собравшихся работников зоопарка и снова устремила взгляд в направлении Южной Америки.

— Чего это она? — спросил теряющий терпение зоолог.

— Наверное, не хочет в одиночку, — ответила сотрудница обезьянника.

— Так что, я с ней ещё и на брудершафт должен выпить?

— Ну почему вы? Надо пригласить Степаныча. К нему она непременно спустится.

— Кто такой Степаныч? Тоже шимпанзе?

— Нет. Это разнорабочий. Он её вольер убирает. Ну, иногда, они выпивают вместе. Без Степаныча Вероника с дерева не слезет.

Зоолог стал терять терпение. Сумерки уже полностью обхватили зоопарк, и зоолог судя по всему, спешил быстрее попасть домой.

— Ну так чего вы все стоите как вкопанные, тащите скорее сюда этого Степаныча.

Через пять минут издалека послышалась песня: «И никто не узнает, где могилка моя…» Вероника проворно спрыгнула на несколько веток вниз. Под березой теперь стояла распечатанная бутылка портвейна и наполненный стаканчик.

— Вероничка, любезная моя, — сказал Степаныч, спиной сползая по березе на землю. Усевшись, он вынул из кармана пакет. Развернул, положил перед собой, — Ну, спускайся, родная.

Он поднял бутылку и сделал несколько звонких глотков. А стаканчик уже был пуст. Проголодавшаяся за день Вероника жадно закусывала картошкой.

Зоолог, хмыкнув, презрительно посмотрел на Степаныча:

— Завтра же рассчитать. И чтобы духу его в зоопарке больше не было.

— А Веронику? Ее тоже рассчитать? — спросила работница обезьянника.

— Причем здесь Вероника?

— Она без Степаныча с тоски погибнет. Или каждый день её с берез вылавливать будем.

— Тьфу! — опять сплюнул зоолог, — Делайте что хотите!

И он быстрыми шагами направился к зданию администрации зоопарка. Вслед ему неслось:

— И никто не узнает, где могилка моя…

А Вероника, сверкая от счастья глазами, копалась в шевелюре Степаныча.

1997 г.

Борька Мосин поступил на биологический каким-то чудом. Можно сказать его втащили на факультет за шиворот. В город он приехал из глухой деревни, где работал скотником, и нисколько не комплексуя по поводу конкурса в два человека на место, сдал свой школьный аттестат с парой четверок по труду и физкультуре. Все остальные были тройки. Он занял чье-то место на студенческой скамье, но не сомневался, что диплома о высшем образовании ему никогда не получить.

Прописавшись в общежитии, он тут же обзавелся старым одноглазым котом, с которым делился последним куском хлеба. Руководство деканата и общежития порой сквозь пальцы смотрело на то, что многие студенты таскали в свои комнаты разную живность — птиц, хомяков, щенят, ящериц или черепах. Успокаивало себя тем, что будущие биологи должны проявлять заботу о братьях наших меньших.

Но Борькин кот не вписывался ни в какие ворота. Он был раскормленный, облезлый и страшный, все время заунывно мяукал, и, в конце концов, кто-то из студентов в тайне от Борьки снес котяру подальше от общежития.