Олег Рыков - Разговорчики в строю № 1

Пришлось идти за камчой. Увидев плётку, Радж скакнул с места в карьер и понёсся к деревьям, не разбирая дороги. Тут всё и случилось. Видимо, не вполне осознанно, Отсос Петрович дёрнул, подсекая, конь мой, бедолага, рухнул передней частью и кувыркнулся. Герой наш летел, как сидел. В той же позе, не изменив выражения лица. Просто продолжил поступательное движение на высоте полутора метров, пока не встретил на своём пути грушу. Он так треснулся об несчастное дерево, что осыпались последние плоды, а от звука удара лицом в ствол в хлеву тревожно замычал Борька.

Итог. Эпидермис лба остался на груше. Из передних зубов остались только клыки внизу. Сколько рёбер поломал, точно не знаю, но не меньше, чем зубов. И – как апофеоз – перфорированный затворной рамой затылок, чудом что вскользь, но до уха. Наутро его, запромедоленного,[24] отправили экстренным бортом в госпиталь штопать и пугать стоматологов всем своим внешним видом.

А серьёзных травм у нас на всём фланге и до того не было, и после не случалось.

P.S. Раджа не мог поймать до утра, и потом он со мной не разговаривал неделю.

Неотъемлемой частью заставского коллектива, конечно, являются дети и жены начальства. Четыре офицерские семьи жили на территории в ДОС,[25] расположенном тут же рядышком. Четыре крыльца с глухой стеной, все окна выходят на внешнюю сторону. Между непосредственно заставой и ДОСом – дворик, ничем не огороженный, в нем качели, песочница с грибком, пара лавочек, верёвки с бельём, в общем, обычный гражданский двор в миниатюре. Окна столовой, ленинской комнаты, библиотеки и сушилки выходят в этот двор. Когда там играют дети или фланируют офицерские жены, собираясь по вечерам, невольно всё перед глазами. Так уж получилось, что все офицеры – москвичи, их жены – тоже. Барышни образованные, но без понтов, хлебнувшие кое-кто и Афганистана даже.

А вот супружница прапорщика нашего Арбекова – провинциалка в самом плохом смысле. Комплексовала по этому поводу жутко. Сквозь зубы называла нас (солдат и сержантов) плебеями, одевалась чудовищно вычурно, имела огромную жопу и несколько лишних подбородков на вые. Яркий пример её желчности. Сидим с Ольгой Юрьевной, женой замбоя, на лавочке, курим и треплемся за политику (как раз после путча). Выходит Надька, видя это, фыркает и говорит, мол, проваливай заниматься своими делами. Ольга вроде заступается, а эта говорит: нечего сержанту тут болтаться среди офицерских женщин. Я ответил, что прапорщик не офицер, и нечего пальцы гнуть, но свалил, естественно, чтобы не обострять, меньше вони. Справедливости ради надо заметить, что Арбеков впоследствии просил в частном разговоре не конфликтовать с его женой, понимая, что её претензии зачастую надуманны.

Переодеваемся как-то раз после наряда в сушилке и видим в окно, как Надька вешает на верёвки выстиранное белье, в том числе камуфляж и исподнее мужа своего, который в данный момент находился на границе. Я вздыхаю: «хоть бы кто мне камуфляж постирал, пока я в дозоре молодость прожигаю». Вдруг фельдшер наш Серёга по прозвищу «Кикоз» вскакивает и с воодушевлением протягивает пятерню:

– Замажем на блок «Медео», что Надька мне сейчас простирнет штаны, и ещё на один, что ещё и трусы в придачу постирает!

– Хе! – зная эту стерву, не раздумывая, иду на пари. Серый раздевается, снимает и свои темно-синие пробиркованные трусы. Глядя в окошко, идентифицирует их с висящими в офицерском дворе. И цвет, и размер трусов и камуфлированных брюк, похоже, одинаков. Я начинаю беспокоиться. Надев подменку, Кикоз выбегает к верёвкам, бросает в лужу рядом с вешалами свои трусы и штаны, с верёвки снимает аналогичный ассортимент и прибегает обратно в сушилку.

Сидим, наблюдаем. Выходит Елена Георгиевна, замполитовская половина, и, видя плавающие вещи, кричит в приоткрытую арбековскую дверь: «Надь! У тебя тут одежду сдуло!» Чертыхаясь, старшинская жена вынимает из лужи шмотки и уносит с собой. Серёга потирает руки. Сейчас она постирает, и курево у меня в кармане. Сидим, ждём. Надька не выходит. Я начинаю издеваться, типа, может, она с твоими трусами мужу изменяет сейчас, пока он в отъезде. В общем, ничего мы не дождались. «Наверно, она их дома повесила» – заключил Серёга. «Не факт» – не соглашаюсь я, – она, может, бирки просекла и специально ждёт мужа, чтобы тебе сделать трепанацию.

Ну, шутки-шутками, а наступает вечер. Арбековские штаны просохли в сушилке, боевой расчёт и Серега в ночь попадает в ЧГ[26] до утра. По графику Арбеков приходит с нарядом часов в десять вечера, я тем временем уже заступил дежурным. В канцелярии сидит замполит и собирается там торчать всю ночь. Доложившись, Арбеков договаривается с замполитом на партию в нарды и уходит домой переодеваться. Минут через десять прибегает Надька, ревёт как белуга, на полрожи гематома, начинающая синеть перманентно, глаза уже не видно. Заскакивает в канцелярию и начинает, захлёбываясь, жаловаться комиссару, дескать, муж её унизил и оскорбил, ударив в глаз, просит оградить от изверга, так как грозился пристрелить. Кто не спал из наших, тактично притаились, уши во все стороны. Следом залетает Арбеков и орёт: «Где Бойко?!» (Серегина фамилия).

Я говорю, в ЧГ. Где его форма? На нём, видимо! Сам-то знаю, что ушёл Серый в маскхалате, а камуфляж с прапорскими штанами так и висит в сушилке. Замполит закрылся с ними в канцелярии, но все слышно. «Прихожу, – говорит, – надеваю брюки, чую, не мои. Смотрю – точно, бирка Бойко! Трусы висят с той же фамилией! Ах ты ж, блядь! Пока я на службе, ты с солдатами трахаесся! И мамаша твоя такая же!» В общем, крику минут на сорок, Надька кричит: «Делов не знаю, не виноватая я, я этого Бойку и не видала сегодня!»

С горя Арбеков притащил пузырь, и с замполитом они заперлись в канцелярии. Надька ушла спать, прихватив из морозильника на кухне самый лучший кусок свинины, чтобы делать примочки, видимо. Слава богу, что вскорости Арбеков ушёл спать в спальное помещение, бормоча при этом, что порвёт Кикоза, как кружку Эсмарха, а замполит свалил домой, наказав разбудить его по прибытии наряда, дабы не допустить жертв. Я тем временем развёл хлорки, забирковал арбековские штаны фамилией Бойко. Повозил ими по полу, придавая стрёмный вид, и повесил на место. По радиостанции на запасной частоте Серёге обрисовал ситуацию, потребовав зачесть его спасение от гибели в счёт погашения сигаретного долга.

Утром ничего страшного не случилось. Арбеков был вял и неагрессивен.

Увидев бирку на бойковском камуфляже, он матюгнулся и сильно озадаченный ушёл. Серёга же штаны свои так назад и не получил. А Арбеков с месяц жил с нами в казарме, пока его не помиловали.

Служил со мной на заставе некий Марик, флегматичный парень, не очень заметный, вполне исполнительный и добросовестный, на хорошем счету. Фотографии в то время были только чёрно-белые, и однажды прислали Марику из дома цветную фотоплёнку. Через гражданских её можно было передать в фотоателье в г. Сарканд, где за бешеные деньги плёнку можно было проявить и напечатать снимки. Всего нас было личного состава 18 человек срочников, и по всему выходило по два кадра на рыло, которые должны были послужить апофеозом Дембельского альбома, так как на монохромном фото пограничник выглядит абсолютно одинаково с бойцом Советской Армии, или не дай бог, Внутренних войск (кстати, срок службы у нас значения не имел, и про дедовщину я только читал в теории и наслышан от военнослужащих других родов войск). Зелень погон и фуражки дорогого стоят.

В этот день все носились с казённым аппаратом ФЭД, тщательно выбирая антураж, и ракурс для фотосессии. Я, к примеру, не сильно оригинальничая, снялся верхом на своём жеребце, естественно, в маскхалате и с биноклем. Кто-то на вышке, приложив руку к бровям, водитель уазика Миха истратил свои два кадра, щёлкнув разнопланово раком стоящего прапорщика Арбекова, нагнувшегося над ёмкостью с ГСМ, вся поза которого выражала грядущую ревизию зампотыла относительно расходования бензина на конной заставе. Превзошёл нас всех на удивление всем Марик, на правах хозяина плёнки он фотографировался последним, в надежде не на два, а более кадров.

Взяв висевшую на вешалке в канцелярии Настоящую Пограничную Фуражку, принадлежащую начальнику, он ушёл с вожатым в питомник, дабы позировать там. О, что это была за Фуражка! Я, не задумываясь, отслужил бы несколько месяцев сверх срока, если б предложили потом в такой дембельнуться. Мы потом кусали в бессилии сёдла от того, что мысль сняться в Этой Фуражке не пришла в голову. Марик фотографировался с собакой, символом не менее значительным, чем сочетание букв ПВ. Я потом видел результат, без ретуши можно это фото помещать на обложку в ежемесячный журнал «Пограничник».