Джейн Остин - Любовь и дружба

Мой следующий вопрос касался Филиппы и ее мужа. Как мне удалось выяснить, он вынужден был, растратив все свое состояние, воспользоваться талантом кучера, коим всегда отличался, и, продав все, что ему принадлежало, кроме экипажа, превратил его в дилижанс и, дабы не попасться на глаза бывшим своим знакомым, отправился в нем в Эдинбург, откуда стал через день возить пассажиров в Стерлинг. Узнала я и о том, что Филиппа, по-прежнему хранившая верность своему неблагодарному мужу, последовала за ним в Шотландию и обыкновенно сопровождала его в коротких поездках в Стерлинг.

«Мой отец (продолжала Августа) всегда, с первого дня нашего приезда в Шотландию, ездил наслаждаться горными пейзажами только в их дилижансе, чтобы дать им немного подзаработать, — тогда как нам было бы гораздо приятнее разъезжать по горному краю в почтовой карете, чем через день таскаться из Эдинбурга в Стерлинг и из Стерлинга в Эдинбург в переполненном и неудобном дилижансе».

Я всецело разделяла ее чувства и про себя ругала сэра Эдварда за то, что тот пожертвовал удовольствиями своей дочери ради нелепой старухи, чей брак с таким молодым человеком не мог оставаться безнаказанным. А впрочем, его поведение в полной мере соответствовало его характеру. И то сказать, чего можно было ожидать от черствого негодяя, который едва ли знал, что значит «сочувствие», и который к тому же… громогласно храпел?

Прощайте.

Лаура.

Лаура — Марианне (продолжение)

Когда мы прибыли в город, где должны были завтракать, я решила переговорить с Филандером и Густавом и с этой целью поднялась на второй этаж дилижанса и вежливо поинтересовалась их здоровьем, а также поделилась с ними своими опасениями относительно того положения, в каком они оказались. Поначалу мое появление их несколько смутило — они, вероятно, испугались, что я могу призвать их к ответу за те деньги, которые мне отказал наш дедушка и которых они меня лишили. Обнаружив, однако, что я ни словом не обмолвилась об этом деле, они пригласили меня сесть рядом, чтобы нам было удобнее разговаривать. Я приняла их приглашение и, покуда все остальные распивали зеленый чай и уписывали бутерброды, мы пировали более изысканным образом, предаваясь разговору по душам. Я, со своей стороны, сообщила им все, что случилось со мной; они же, по моей просьбе, во всех подробностях рассказали, как сложилась их жизнь.

«Как вам уже известно, мы — сыновья двух младших дочерей лорда Сент-Клера от итальянской оперной певицы Лаурины. Наши матери не могли в точности установить, кто был наш отец, хотя принято считать, что Филандер — сын некоего Филиппа Джонса, каменщика, мой же отец был неким Грегори Стейвсом, мастером по изготовлению корсетов из Эдинбурга. Все это, впрочем, совершенно несущественно, ведь наши матери, естественно, не были за ними замужем, а потому нашу кровь, одну из самых древних и благородных в королевстве, бесчестие не коснулось. Берта (мать Филандера) и Агата (моя собственная мать) всегда жили вместе. Ни та, ни другая не были очень богаты; их общее состояние достигало всего девяти тысяч фунтов, но коль скоро им приходилось на эти деньги жить, сумма эта, когда нам исполнилось пятнадцать, сократилась до девятисот фунтов. Эти девятьсот фунтов они хранили в ящике стола в нашей общей гостиной, чтобы деньги всегда были под рукой. То ли оттого, что их легко было присвоить, то ли от желания быть независимыми, то ли от избытка чувств (коим мы оба всегда отличались) в один прекрасный день мы взяли эти девятьсот фунтов и сбежали. Овладев означенной суммой, мы преисполнились решимости обращаться с ней экономно и не тратить ее нерасчетливо и бездумно. С этой целью мы разделили всю сумму на девять частей. Первая часть должна была пойти на съестное, вторая на спиртное, третья на ведение хозяйства, четвертая на экипаж, пятая на лошадей, шестая на слуг, седьмая на развлечения, восьмая на туалеты и девятая на серебряные пряжки. Расписав таким образом наши расходы на два месяца (ибо мы рассчитывали растянуть девятьсот фунтов на этот срок), мы поспешили в Лондон и, к нашей радости, потратили их за семь недель и один день, то есть не дотянули до двух месяцев всего шести дней. Как только мы таким образом счастливо избавились от столь большой суммы, мы стали было подумывать о том, чтобы вернуться к нашим матерям, однако, узнав стороной, что обе они умирают с голоду, мы передумали и вместо этого решили наняться в труппу бродячих актеров, ибо всегда любили театр. Мы предложили свои услуги одной такой труппе и были приняты. Труппа наша была невелика, состояла она из директора, его жены и нас с братом. Платить жалованье, таким образом, приходилось только нам, единственный же недостаток состоял, пожалуй, лишь в том, что из-за нехватки актеров мы не имели возможности ставить многие пьесы. Впрочем, это нас нисколько не смущало… Нашим самым успешным спектаклем был „Макбет“, в этой пьесе мы и в самом деле творили чудеса. Директор всегда исполнял роль Банко, его жена — леди Макбет. Я играл трех ведьм, а Филандер — все остальные роли. Сказать по правде, трагедия эта была не только самой лучшей, но и единственной в нашем репертуаре, и, сыграв ее во всех городах Англии и Уэльса, мы приехали с ней в Шотландию, единственную страну Великобритании, где еще не были. Случилось так, что мы остановились в том самом городе, куда приехали вы и где вы встретились с вашим дедушкой… Мы находились на постоялом дворе, когда туда въехала его карета, и, увидев герб и сообразив, кому она принадлежит, а также зная, что лорд Сент-Клер — и наш дед тоже, мы решили попробовать что-то из него вытянуть, объявив ему о нашей с ним родственной связи… Как мы в этом преуспели, вам известно… Заполучив двести фунтов, мы немедля покинули город, предоставив директору труппы и его жене самим играть „Макбета“, и направились в Стерлинг, где потратили наше небольшое состояние с большой eclat.[7] И вот сейчас мы возвращаемся в Эдинбург в надежде устроиться в какой-нибудь театр… Такова, дорогая кузина, история нашей жизни».

Я поблагодарила славного юношу за его увлекательный рассказ и, пожелав братьям счастья и благополучия, вернулась к остальным своим друзьям, которые ожидали меня с огромным нетерпением.

Мои приключения подходят к концу, моя дорогая Марианна, — во всяком случае, на сегодняшний день.

По приезде в Эдинбург сэр Эдвард известил меня о том, что мне как вдове его сына причитаются четыреста фунтов в год, каковые он просит меня принять. Я ответила согласием, однако про себя отметила, что негодный барон предлагает эти деньги не изысканной и обворожительной Лауре, а вдове Эдварда.

Я поселилась в романтической горной деревушке, где с тех пор и живу. Здесь меня больше не беспокоят непрошеные гости, я пребываю в печальном одиночестве и без конца оплакиваю кончину моих незабвенных батюшки, матушки, моего мужа и моей подруги.

Несколько лет назад Августа вышла замуж за Грэма, человека, который подходит ей больше любого другого; познакомилась она с ним во время своего пребывания в Шотландии.

В это же время, в надежде заполучить наследника своего рода и состояния, сэр Эдвард предложил руку и сердце леди Доротее… Его мечты сбылись.

Филандер и Густав, с успехом отыграв в эдинбургских театрах, отправились искать счастья в «Ковент-Гардене»,[8] где и по сей день выходят на сцену под вымышленными именами «Лювис» и «Проворный».

Филиппа давно уже отправилась в мир иной, супруг же ее, как и прежде, водит почтовые кареты из Эдинбурга в Стерлинг…

Прощайте, моя дорогая Марианна.

Ваша Лаура.

30 июня 1790 г.

«Любовь и дружба», написанная Джейн Остен в возрасте пятнадцати лет, представляет собой пародию на сентиментальный роман в духе Ричардсона и шире — на «чувствительные» английские романы конца XVIII в. со всеми их атрибутами: резкими, неожиданными, как правило, немотивированными сюжетными поворотами, бесконечными обмороками сверхэмоциональных героев и героинь, тайнами рождения, нежданными встречами и неизменным хеппи-эндом, где торжествует добродетель и наказывается порок.

Freindship — авторское написание. «Знаменитая опечатка», одна из многих в оригинале.

Minuet de la cour — придворный менуэт (фр.).

В тюрьму Ньюгейт… — вплоть до середины XIX в. перед Ньюгейтской тюрьмой в Лондоне публично вешали осужденных; в настоящее время на месте снесенной в 1902 г. тюрьмы стоит здание Центрального уголовного суда Олд-Бейли.