Юрий ПОЛЯКОВ - ДЕМГОРОДОК

№ 36 возражал в том смысле, что никто в Манчестер его не звал и он даже туда не собирался, так как кафедру ему предлагал Оксфорд, где он, будучи профессором, планировал прочитать курс лекций "Россия как этносоциально-политическая альтернатива мировому прогрессу". Однако Вигвамов назвал претензии бывшего премьера "мелкими цепляниями" и наотрез отказался менять текст. И это понятно: никогда нельзя путать художественную реальность с исторической! К примеру, титул "Избавитель Отечества", если верить пьесе, стихийно придумывает ликующий народ. А на самом-то деле его придумал заместитель адмирала по творческим вопросам Николай Шорохов. Очень любопытна история их знакомства, убедительно доказывающая, что Иван Петрович щедро черпал себе сподвижников из самых пасионарных глубин родного народа. Однажды, еще будучи молоденьким лейтенантом, он, направляясь после очередной "автономки" в крымский санаторий, оказался проездом в Москве. До отхода поезда у него оставалось несколько часов, а попасть в столичный ресторан по тем временам было не так уж и просто. Тогда Иван Петрович, всегда отличавшийся сметкой и предприимчивостью, решил под видом любителя поэзии проникнуть в Центральный Дом литераторов. Понятно, его сразу же разоблачили, закричали "Покиньте дом!" и хотели прогнать, но тут над обаятельным офицером в черной морской форме сжалился бородатый, небогато одетый поэт Николай Шорохов. Он не только провел своего нового знакомого вовнутрь, но и сердечно присоединил к столу, где бурно пировали его собратья по перу, отмечая смерть известного критика. Очнулся Иван Петрович в поезде, где-то под Курском. В кармане от приличной отпускной суммы оставалось всего несколько мятых трешек и пятерок, но зато имелась книжечка Николая Шорохова "Проруби" с теплой дарственной надписью. Придя к власти, адмирал Рык приказал разыскать поэта. Но, чтобы глубже понять искренний восторг людей, дружно скандировавших под стенами древнего Кремля "Из-ба-ви-тель О-те-чест-ва!", нужно кое-что напомнить читателям. Несколькими днями раньше, выступая по телевидению, адмирал Рык вдруг побагровел – это случалось с ним всегда, если он думал об утеснениях простых людей, – и гневно рассказал о своем недавнем посещении нескольких частных магазинов, да и государственных тоже. В заключение он выразился в том смысле, что никак не может понять, почему народ так терпеливо сносит совершенно издевательские розничные цены. На следующий день группа возмущенных единомышленников зашла в роскошный торговый дом "У Тенгизика", что на Кутузовском, и по возможности спокойно спросила, сколько стоят спички. "Сто рублей", – простодушно ответил продавец. Через полчаса, извещенные о том, что никакого торгового дома у Тенгизика больше нет, владельцы других магазинов и шопов резко сбросили цены как на спички, так и на сопутствующие товары, включая автомобили. Но было поздно. Незатейливый вопросик "Сколько стоят спички?" стал боевым кличем народа, воспрянувшего от Бреста до Владивостока и от Мурманска до Бухары. Стихийный протест вылился в мощное движение, получившее впоследствии среди ученых название "восстание спичечников". О, это было удивительное время, когда бомжи упивались "наполеонами", а привокзальные кокотки щеголяли в нарядах от Пьера Кардена, когда на улицах городов стояли тысячи брошенных хозяевами иномарок: сознаться в обладании "мерседесом" или "вольво" было равносильно самоубийству. Но могли отдубасить и за новенькие "Жигули". Уничтоженные торговцы в ответ на страшный вопрос о стоимости спичек истерически выкрикивали давно уже похороненную в развалинах социализма цену – "Копейка!", но и это не помогало. Положение спас сам Избавитель Отечества. Ровно через неделю он выступил по телевидению и сказал: "Ладно. Проучили, и хватит. Пусть торгуют, но только совесть не продают!" С этого заявления многие специалисты отсчитывают начало процесса, в короткий срок сделавшего рубль самой твердокаменной валютой в мире! Тем более что вскоре адмирал Рык заметил. "Ну, вот, с экономикой вроде разобрались. Теперь подзаймемся территориальной целостностью…" Но, естественно, никаких мелочных подробностей Второго собирания Российских земель (ВСРЗ) в пьесе "Всплытие" вы не найдете, ибо теперь все эти детали достояние историков. Поделенная на губернии, как встарь, Россия расцвела в полном национальном симбиозе и позабыла о горькой поре Второй Политико-экономической Раздробленности (ВПЭР). В пьесе же мы просто видим красочную костюмированную сцену, когда посланники всех народов (их играют бывшие национальные лидеры) слетелись в Москву, чтобы подписать трактат о вечном братстве. Как легкое напоминание о трудностях и невзгодах ВСРЗ звучат слова белорусского посланца:

Да еще украинский брат, потупясь, сообщает, что памятник Богдану Хмельницкому в Киеве, сгоряча переименованный в памятник Мазепе, вновь носит гордое имя гетмана-воссоединителя! Премьера спектакля на телевидении состоялась в День очередной годовщины Избавления Отечества, и, надо сказать, ведущие театральные критики довольно скептически оценили сцену подписания трактата, указывая на ее "художественную недотянутость". Зато единодушный восторг вызвала сцена так называемой "голой демонстрации". Придя к власти, адмирал Рык, упаси Бог, не стал запрещать ни одной партии, которых к тому времени в стране насчитывалось более четырехсот. Нет, он просто издал указ: гражданин, состоящий в какой-либо политической организации, обязан уплачивать в фонд Возрождения Отечества 75% своего заработка. Вот почему под гомерический хохот на сцене возникает группка едва прикрытых партийцев. Но Мишке Курылеву во всем этом спектакле была интересна лишь одна сцена, где появлялась роскошно одетая Лена, изображающая аристократическую девицу. По мысли автора, эта якобы студентка Кембриджа на самом деле прожигала жизнь и бездумно транжирила деньги, уворованные ее коварным отцом у доверчивого народа. Появлялась Лена в сопровождении своры пьяных плейбоев (активистов драмкружка), и один из них, развязно приставая, спрашивал:

А Лена, оказавшаяся, к удивлению Курьшева, очень талантливой актрисой, отвечала, мессалинисто хохоча:

– Только ты должен быть очень осторожным! – прошептала Лена.

– Почему? – глупо спросил Мишка.

– Потому что по-настоящему у меня никого еще не было… – ответила она и посмотрела на него так, точно призналась в какой-то неловкой, даже стыдной вещи.

– А Кембридж?

– При чем тут Кембридж, глупенький?.. – еле слышно засмеялась Лена и прижалась щекой к волосатой курылевской груди…Мишка запомнил на всю жизнь: в тот вечер, когда они наконец перешагнули черту, вдоль которой на ощупь бродили вот уже четыре месяца, он не чувствовал никакого вожделения, а только мучительную испепеляющую нежность и даже на миг по-ребячески испугался, что эта неподъемная нежность вдруг сделает его плоть беспомощной и бессильной…

– Здорово, влюбленный андрогин! – на следующий день, увидев Курылева на третьем КПП, сказал, усмехаясь, Ренат.

– Привет, – отозвался Мишка, напуская на себя деловитую озабоченность.

– Ну, если ты теперь решил стать конспиратором, тогда не светись! – тихо, но зло посоветовал сержант. Наверное, и в самом деле со стороны Курылев выглядел вызывающе счастливым, да он и сам чувствовал во всем теле головокружительную клубящуюся память о Лене. В конце концов, подавая машину назад, он снес забор у домика № 479, где проживал видный деятель коммунистического и рабочего движения, угодивший в Демгородок за то, что попытался оценить переворот адмирала Рыка с точки зрения теории классовой борьбы. Смотреть на поваленный забор сбежалось полпоселка. Пришел, борясь с одышкой, и № 55, Ленин отец. Он дождался, пока одуревшая от бессобытийного существования публика вдоволь наохается, и подошел к Курылеву, который по своему обыкновению сидел на подножке "дерьмовоза", покуривая "Шипку".

– Здравствуйте, Миша! – сказал старик.

– Здравствуйте, № 55! – ответил Курылев, высунувшись из облака воспоминаний ровно настолько, чтобы прочитать номер на "джинсовке" приблизившегося изолянта с удочкой.

– Меня зовут Борис Александрович, но это не важно… Я просто хочу поблагодарить вас за Лену! Спасибо… В ответ Мишка не смог вымолвить ни слова… Потом, после всего, она попросила его не оборачиваться и пальцем начертила на влажной Мишкиной спине какое-то слово. Это было так приятно, что он сначала различил кожей всего лишь один восклицательный знак "Понял?" – спросила она. "Нет, еще!" И она снова повела ноготком по вздрагивающим курылевским лопаткам. "Понял?" "Нет, еще. еще!" просил Мишка, хотя все уже давно понял. А она опять и опять писала пальцем по его дрожащей коже: "Спасибо! Спасибо! Спасибо!.."