Михаил Веллер - Гонец из Пизы, или Ноль часов

— Тельняшки!..— все приподнялись со стульев, вперились.

— Десантура.

— Ни фига! У них светло-голубые. А у этих темно-синие!

— Морпехи!

— Робя — наши!!!

Когда от Белого дома пошел черный дым, а сноровистые парни в тельниках под распахнутыми комбезами приступили к зачистке Москвы, авроровцы перевели дух. Поскольку в чрезвычайных обстоятельствах годятся только чрезвычайные средства, большой переворот был ознаменован большой пьянкой.

— Что такое ж-ж-жесткая з-з-зачистка? — приставал ко всем Кондрат.— Это когда столица бл-л-лестит, как у кота яй-яй-яй… Яй-яй-яй, как мы все-таки все сделали!

— Ребята, кому еще пирожков? — кричал распаренный Макс в амбразуру камбуза, выстукивая от возбуждения чечетку. Когда он выскакивал, рискуя простудиться, охолонуть на палубу, по городу была слышна стрельба. Он прикидывал, насколько близок уже собственный ресторан: явно освобождались вакансии.

Шурку почтили приглашением за офицерский стол.

Колчак встал с тостом. От выпитого он только бледнел.

— Все,— сказал он.— Теперь у Путина развязаны руки. Процесс принял необратимый характер. Наведение порядка — это лавина. Кто видел лавину? Неважно. Я тоже нет. Теперь увидим.

Он посмотрел по сторонам, как бы ожидая увидеть лавину, сурово кивнул и стал ловить ускользнувшую мысль. Мысль не давалась, и он поймал другую.

— Шурка! Трансляцию включи! Что? Так протяни! Быстро! Понял? Товарищи матросы и старшины! Товарищи мичманы и офицеры! Генералам и адмиралам — молчать, когда я говорю! Пацаны. Мы сделали. Я горжусь вами. С такой командой… в огонь и в воду! Я готов хоть сегодня объявить войну Америке. Но этого мы делать не будем. Потому что на хера. Мы пришли. Вопреки всему. И спустили камень с горы. Не посрамили. За флот! За народ! За справедливость и за нас! Ура!

Он выпил и хлопнул фужер об пол. Остальные последовали. Шурка подумал, что хорошо бы сделать так и на камбузе, но там пили из эмалированных кружек.

— Товащщ командир,— обратился он, стараясь не покачнуться.— А стр-релять сегодня, значит… бум?

— Бум-бум,— подтвердил Ольховский, младенчески улыбаясь и беззаботно проливая пиво на ковер.

— З-зачем?..

— А как же! Раз мы здесь.

— На всякий случай,— сказал Колчак.— Мало ли что. Не повредит. Лейтенант! Спит, сволочь… слабак. Смотрите, господа офицеры. Флот — это вам не философия.

Беспятых перекатил голову на другое плечо и зачмокал губами. Мознаим подтащил его к открытому иллюминатору, но голову на свежий воздух высунул сам.

— И троек этих поганых сегодня не ездит, а! — сделал он наблюдение, расширяя собравшиеся в щелочки глаза.

— Брось его,— велел Колчак.— Сам скомандую.— Оценил Шурку и дал ему легкого шлепка по шее. Шурка упал.

— И наведу сам,— сказал Колчак.

Нетвердо вошел вестовой, опираясь на швабру, и стал брезгливо смотреть на усыпанную осколками палубу. Одновременно с его появлением, словно это было как-то связано, трансляция вдруг странным образом врубилась на камбуз. Там гремели в такт кружками по цинковым столам и нестройно орали: «И кор-ртики достав! забыв мор-рской устав! они др-рались, как тысяча чер-ртей!!!»

— Й-я тоже,— сказал Ольховский, пытаясь подняться.

— Что ты тоже?

— Й-я тоже наведу. Сам.

— Ты куда?

— Пой-йду выпью с командой. Зас-служили…

— Погоди,— сказал Колчак,— я тебе помогу.

Ехали в шикарном, вылизанном, с мягкими сиденьями мерседесовском автобусе, под охраной с мигалками. Молчали: волновались.

В Боровицкие ворота вкатили не тормозя. Завертели головами. Никаких разрушений в Кремле на первый взгляд заметно не было. Но за одним углом мелькнул штабель кирпичей, за другим возились у бетономешалки работяги в свежих синих спецовках. Лейтенант сдержанно показал Шурке большой палец.

Из гардероба дружно отправились в туалет, хотя нужды не было. Поправляли гюйсы и ремни перед зеркалом во всю стену.

Пришлось ждать на диванах в закрытом холле. Аккуратные елки, словно стриженные садовником под ранжир, синели за высокими окнами. Официанты с внешностью дипломатов предложили напитки. Хотелось пива, но ограничились соками и кока-колой; да пива вроде и не было.

— Прошу следовать за мной.

Георгиевский зал оказался не так велик, как представлялось по телевизору. По стенам посверкивало, по полу отблескивало, сверху переливалось — по сравнению с Зимним здесь отдавало наивной варварской роскошью. «Не Корбюзье»,— тихо заметил Беспятых, отмечая, однако, неровность дыхания.

— На этой дорожке постройтесь, пожалуйста. Нет, офицеры с этого края… Так, а матросы — в две шеренги. Полшага назад.

Плечи расправились, животы втянулись. Телевизионщики настраивали камеры.

Подумалось, что на этом паркете, дав шаг, легко поскользнуться в ботинках на флотской кожаной подошве. И хотя жарко не было, тут же начали потеть.

— Приготовились. Телевидение — отойдите немного.

Путин вошел во главе свиты своей неисправимой походкой. Перевалочка немного сгладилась, зато проявились подчеркивающие ее строевые элементы. Он встал рядом с гнутым столиком, на котором свитские в известном им порядке разложили коробочки.

Родной замполит не изменился, но одновременно это был чужой и даже незнакомый человек. Так меняет подкожную маску член семьи в незнакомой семье служебной роли и обстановке. Ольховский подумал, что закон избавляться от соратников, бывших близкими внизу и на ты, совершенно естественен.

Суть краткой речи свелась к советской формуле, что подвиг «Авроры» будет жить в веках. Долг, честь, Россия. Горд, рад. Вернуть стране достоинство. Аплодисменты.

Приступили к награждению.

— Золотая Звезда Героя России вручается командиру крейсера «Аврора» капитану первого ранга Ольховскому.

Нужно послужить не один год, чтобы оценить правильную дозу небрежности и самоуважения в строевом шаге. Команда оценила.

— Спасибо, Петр Ильич. Это подвиг. Если честно — это подвиг. Позволь, я тебя обниму. Еще поговорим сегодня.

— Служу Отечеству!

Ольховский не заметил, кто сунул ему в левую руку букет. Объективы камер мешали быть самим собой, заставляли позировать. Путин улыбался старой доброй улыбкой. Ольховский с изумлением почувствовал, что готов расплакаться.

— Золотая Звезда Героя России вручается старшему помощнику крейсера «Аврора» капитану первого ранга Колчину.

Обнимая одной рукой Колчака за плечи, Путин другой рукой незаметно и чувствительно ущипнул его за ляжку. «Это тебе за День флота»,— шепнул он.

Третью Звезду вручали Шурке. Забыв инструкцию («топать не стараться»), он дал ножку. Подвески люстр вздрогнули. В голове вертелась дурацкая мысль: передать в камеру привет родителям и Майе, как на «Поле чудес».

На место он возвращался тише, тут и споткнулся, причем уже на дорожке. И, еще ловя равновесие, успел подумать, что это не прямой репортаж, в передаче это вырежут.

Остальным дали ордена в порядке старшинства: офицеры, мичманы, старшины, матросы. Кондрат тоже забыл инструкцию («руку крепко не жать») и от полноты изъявления чувств заставил Путина поморщиться.

Церемония уложилась в двадцать минут. По мере снижения званий скорость увеличивалась.

Банкет был накрыт неподалеку. Хотя и ему предшествовал краткий инструктаж, но Ольховский, памятуя свою первую парадную трапезу в Москве, с рыбой постарался дела не иметь.

Столы стояли покоем. Первую выпили стоя. Повернулись в очередь чокаться с Путиным, но эту затею обслуга тихо пресекла («если он сам подойдет к вам — пожалуйста; оставаться на местах»). Качество жратвы было вне конкуренции, но поначалу кусок в горло не лез. Макс с завистью пялился на зажаренную целиком индейку: она оказалась уже разрезанной на тончайшие ровные ломти, чего не было видно, пока не ткнули вилкой. Бохан опомнился первым и принялся уминать в себя все подряд. Зазвенели, застучали, зажевали; разошлись.

«Швед, русский колет, рубит, режет» {81},— приготовил фразу для записи Иванов-Седьмой, обрабатывая баранью отбивную на косточке.

— Смотри, какая интересная нервная реакция,— сказал доктор.— Мы выполнили задачу, добились успеха. Остались живы, здоровы, на свободе…

— Бабок сколотили слегка,— вставил Мознаим и налил.

— …Вместо стенки получили ордена в Кремле — уже неслабо. Где же прыжки от восторга? Нет прыжков от восторга. Какое-то ощущение обыденности. Почему? Потому что пережито большое напряжение, и стресс еще не снят. Удивительно умеет природа портить нам радость от жизни.

— А ты почему икру без масла намазываешь? — спросил Беспятых.

— А зачем лишние калории?

Беспятых закусил стопку жюльеном и, примериваясь к заливному, поиграл ножом, на котором прыгала электрическая змейка. Заливное упало на салфетку, а салфетка с колен на пол, откуда и была мгновенно и незаметно подобрана официантом. Беспятых с неудовольствием посмотрел на разоренное блюдо и потянулся к ветчине.