Михаил Жванецкий - Одесский телефон

– Ну так делайте.

– А кто должен делать?

– Вы.

– А вы?

– А кто сказал: «все будет хорошо»?

– Вот он. Сейчас спросим.

– Значит, все будет хорошо?

– А как же.

– А когда?

– Ну, в конкретике я не готов. Но, думаю, года через пол.

– А тут есть один, что обещает через три месяца.

– И как считать?

– Прямо с близлежащего понедельника отсчитать три месяца и начинать хорошо жить. То есть больше не ждать. Нет смысла больше ждать.

– А я бы начал прямо с этого воскресенья.

– Нет, это выходной. С понедельника. С утра.

– И что для этого надо сделать?

– А чтоб он, сволочь, слово сдержал.

– Так… а если мы все ничего не делаем?..

– А что ж он, сволочь, обещает. Или я не прав?

– Прав, конечно. Он не сдержит, он и ответит!

– Ну, а если мы все-таки не начнем хорошо жить?

– Другого найдем, который слово держит.

– Мало сейчас таких.

– Потому и живем плохо.

– Кто-то обещал, что будем хорошо жить при помощи коммунизма. Не сдержал. Теперь другой через демократию. И у него ничего не вышло. Что-то у них у всех ничего не выходит.

– А вот этот новый совсем другое говорит – попробуем, говорит, через патриотизм.

– И что для этого надо сделать?

– Родину любить.

– А это как, отмечаться где или как?

– А вот любить надо начинать.

– А мы до сих пор?

– А дурака валяли. В огородах копались. А родина без любви.

– Так давай начнем.

– Давай-давай! Он команду даст.

– А если мы сами?

– Вразнобой, да? Кто как?

– А как надо?

– А он скажет. Он мужик решительный. Челюсть вперед, галстук побоку. Брюки расстегнуты. Язык понятный.

– И слово держит!

– Ну, на этом его еще не поймали. Но кто-то видел, как он где-то в Средней Азии слово сдержал.

– Там такой зимы нету. А здесь как даст минус тридцать, перчатку не согнешь.

– А все равно родину любить надо… Хотя зимой, конечно… Я тебя понимаю… Но он говорит: водки дам, самогона. Даже автоматы.

– Это чтоб родину любить?

– Ну…

– И что, стрелять?

– Ну…

– Кого?

– А кто не любит.

– А как узнать?

– Легко. Он портреты раздаст. Они все чернявые, косоглазые, лысые и рыжие.

– Много?

– Да, много. А зачем нам с ними делиться? Останемся и будем родину сами любить.

– А если он слово не сдержит?

– Тогда совсем другого надо искать. Чтоб такого пообещал, какого еще никто не обещал.

– За ним пойдем?

– А за кем ходить?.. Был один: «Я вам ничего не обещаю. Будет трудно». Ну? Видал ухаря?.. «И трудно будет, и я вам ничего не обещаю…» Кто ж за ним пойдет и куда? Пусть дома сидит.

– А где этот, который все обещал?

– Обещал скоро быть.

– А тот, что ничего не обещал?

– Тот вообще говорить не хочет. Я, говорит, работаю. Я, говорит, в последних очках. Мы его окружили. Я его просто за горло взял: «Так как надо родину любить?» Он мне такую глупость сказал: «Прокорми себя. Облегчи всем нам жизнь».

– И это патриотизм?

– Да, говорит, это и есть высший патриотизм.

А я вот думаю, что испытание деньгами самое тяжелое. Потяжелей диктатуры. Испытание деньгами мы не выдержали.

Никто не хочет платить за их продукцию. Им платить надо, а за их продукцию не надо.

Пока деньги не были деньгами, мы что-то немножко делали, нас чем-то немножко кормили. Все одинаково вставали в восемь, куда-то ехали, в том же порядке, как вставали. Там как-то сидели и в шесть куда-то возвращались. От этого такими яркими были песни у костра и походы на байдарках. И для того, кто не знал, что такое свобода (а откуда он мог знать), счастье было достигнуто.

Костры, байдарки, микроскопы.

Но и там никто не хотел работать, кроме увлеченных.

Хотя, если они такие увлеченные, почему в войне нас столько погибло?

Захотелось зарабатывать.

Деньгами дух поддержать. Гайдар сделал деньги.

«Попробуем», – сказал он, и испытание деньгами началось.

Если деньги настоящие, их всегда не должно быть.

У всех. Если у кого-то есть, они во что-то вложены. Если у кого-то нет, у того и нет, пока не заработает.

То есть в карманах нет ни у кого, кроме бандита.

И он старается побыстрей избавиться, чтоб не поймали.

К этой мысли: заработал – съел, заработал – надел, – надо привыкнуть.

Не привыкаем мы. Сломились.

Язык на плече. Голова падает. Горло сухое.

А у тех все равно больше. У тех, которые рядом.

Они имеют кто место на базаре, кто контейнер.

А ты как просил, так и просишь.

Но если раньше кусок колбасы или муку, то теперь деньги. А кто даст? Я же сказал, что денег в кармане ни у кого нет. Для этого долго надо жить. Чтоб за благотворительность налоги не брали.

Сейчас кто заплатит налоги – сам резко обеднеет, а на государстве ничего не отразится.

Как было нищее, так и осталось.

Поэтому каждый думает: пусть хоть я.

Ну пусть один из нас разбогатеет, то есть я.

И в этом есть смысл, поскольку государство из нас состоит.

Сам налоговый инспектор, видя, что его усилия ни на чем не отражаются, хочет хоть какой-то результат, то есть свой дом. На таможенные курсы огромный конкурс, сам народ пальцем показывает: мама, я туда хочу.

И если на сцене нужен какой-то талант, юмор или хотя бы задница, то в эти места (автоинспекция, санэпидстанция, налоговая служба, КРУ, ЦРУ и аудиторская проверка) надо попасть. У нас всегда половина воровала, половина проверяла. От этого хищения были сто процентов.

А богатого теперь видят все.

Раньше – секретарь обкома.

Сказать, что богатый, нельзя. Ничего нет. Захотел обедать, нажал кнопку. Все привезли на машинах начальники райторгов, трестов: заливное, отварное, жареное, дикое и ручное.

Пообедал, выпил, закурил.

Увезли все. Только пепел на столе и запах в кабинете.

Проветрили. Вообще ничего.

Ничего не ел, не пил.

Почему рожа толстая и глаза плывут, никто не знает.

А в холодильнике бутылка боржоми и пачка сигарет!

И все!

Захотел искупаться.

Налетели, возвели, построили, налили, включили.

Профилакторий.

Либо вообще почтовый ящик 3714/375.

И опять ничего.

То есть распаренный, сытый, пьяный, а вокруг ничего.

Так же точно…

Захотел… Секретарша. Инструктор. Завотделом.

Кого хочешь привезли и увезли. И никого.

То есть сидишь сытый, пьяный, любимый – и никого.

Только чувство глубокого удовлетворения и ощущение, что все счастливы.

Все так же сидят.

И чего людям не хватает, когда все есть.

И очереди объясняются легко.

Черствый хлеб – это наше национальное блюдо.

Мороженое мясо – наши традиции.

Гвозди в ботинках – скромность в быту.

Пятеро в одной комнате – коллективное мышление.

Без воды, еды и тепла – романтика тайги. (Слова и музыка Н. Д. и А. П.)

То есть у всех ничего и у него ничего. Только это разное ничего. Он еще раздавать может. На раздаче он.

А теперь все видно. Какой дом. На чем ездит. Деньги видны! А власть не видна! Она чувствуется!

Поэтому они так против собственности. Зачем ему огород? У него вся область, все жители.

Испытание деньгами мы не выдержали.

Сделать, чтобы продать, ничего не можем. Сами у себя купить не хотим. Не нравится то, что делаем.

Те, что наукой, – те да. Арзамас в проволоке, Байконур в проволоке. СССР в проволоке. С чем сравнивать? Только воевать.

Даже при коммунизме хорошо получалось то, что рождалось в конкуренции, то есть оружие. А пока воевать не надо, миллионы инженеров разбрелись. Кто туда, кто сюда. Кто туда-сюда, челночат.

Конечно, унижение.

Однако зачем одной мебельной фабрике тысячи конструкторов-оружейников. Им бы возделывать почву, либо тихо разжечь войну между Анголой и Ботсваной и выехать туда по специальности.

Также и тысячам дежурных под водой… Какое-то время их еще можно кормить и подавать туда воздух. Но они же по отдельным людям не стреляют. Им даже мелкие города не годятся. Им страны, страны нужны Народонаселение, площадя. Они ведут прицельные стрельбы с Камчатки по Кольскому полуострову, что же им предложить?

А людям высокой квалификации под водой без дела тяжело. Хотя гораздо легче, чем дома. Поэтому возвращаться они не хотят и дежурят у берегов Америки беспрерывно. Все-таки обеспеченная страна.

Как один из них спросил:

– Дядь Миша, а правда, что Америка снабжается лучше, чем Россия?

– Правда, сынок, – сказал я. – А ты давно под водой?

– Давно, – сказал он. – Но это секрет.

И пошел в туалет, который стреляет отходами в лицо.

Жалко их. Так тяжело бесшумно сидеть.

Тут на симфоническом концерте тянет захохотать или высморкаться. А там месяцами бесшумно, чтоб, не дай бог, не узнали где. И Пугачеву заводить нельзя.

Нашим, когда на Северном полюсе сидели, американцы подо льдами Шаляпина заводили или «Калинку». А нам нельзя. Чтоб свои снабжение не прерывали. Американцев чего бояться? Свои чтоб не забыли!