Михаил Жванецкий - Одесский телефон

Самолет садится – борщ заправляется.

Добавляется соль, немного лимона обязательно, фасоль.

Самолет катится – ставится сметана, нарезается хлеб, очищается чеснок.

Выгружается багаж – моется молодой лучок и складывается горкой возле тюлечки.

Едешь домой – борщ настаивается в полотенце.

С первым криком «Есть здесь кто-нибудь?» из холодильника вынимается запотевшая бутылочка.

Ну наконец-то!

Поцелуи не получаются. Все целуются, глядя на стол.

Садимся…

Не можешь любить – сиди дружи!

Особенно хорошо думается, когда стираешь.

А когда гладишь… Складочки разглаживаешь, а сама думаешь, думаешь. И когда капусту рубишь. Думаешь в любом состоянии. Уже многие возражают, а ты все думаешь, как заведенная, как будто другого дела нет.

Трудно расстаться только с первым мужем, а потом они мелькают, как верстовые столбы.

И то, что они целуют вас, ничего не значит, и то, что они выходят за вас, ничего не значит.

Всю жизнь будете думать, что она вас любит, и она вам будет это говорить, и не узнаете правды, и проживете счастливо.

Измену можно простить, но если во время измены она плохо обо мне говорила – никогда.

А вы когда-нибудь лежали с красивой балериной параллельно, совершенно не пересекаясь?

Как же надо ненавидеть эту страну, чтобы бросить квартиру после такого ремонта.

Итак, ребята, сидение по горло в застое и бежание в рядах перестройки убедили нас, что ценности остаются прежними: честность, порядочность, ноги подруги, плечи ребенка, беседа с умным, молчание с ним же, гости издалека, цикады ночью, утренний запах сада, бесшумная походка кошки, книги, дающие возможность жить не здесь, и нормальная дружба, когда обоим ничего не надо.

Птички поют.

Причем две по-русски.

Наш новый русский в Гонконге сел на рикшу, и рикшу оглоблями подняло в воздух, где он и перебирал ногами.

Садясь писать, вы вошли в лабораторию.

Вы обязаны сделать открытие.

Если вы его не сделали, постарайтесь об этом молчать.

Нормальный человек в нашей стране откликается на окружающее только одним – он пьет. Поэтому непьющий все-таки сволочь.

В России количество сатириков растет. Тут они образуются быстро.

И такие ядовитые.

Кто женился на молодой, расплатился сполна: она его никогда не увидит молодым, он ее никогда не увидит старой.

– Ваш город на каком расстоянии от Одессы?

– Тысяча километров.

– И не надо менять.

В мужчине заложено чувство ритма, нужно только ему разрешить.

У нас истина рождается в драке. Хотя в драке истина не рождается. В драке рождается инвалид. А истину после драки мы узнаем из газет.

МПС: на 29-е билета уже нет, а на 30-е еще нет. Как быть?

Сейчас наступило время, когда аккомпанемент выступает с сольными концертами.

Известие пришло в пятницу, и все были потрясены. Главным потрясенным был он.

Затем все, кого это касалось.

Затем те, кто слышал. Затем те, кто понимал.

И море стало светлым.

И коньяк пресным.

Люди стали добрыми.

Жеребец стал милой лошадью, даже когда возбудился и это стало видно.

Стали видны люди. И появились на берегу и на склонах.

Денег не брали, а говорили спасибо.

Спасибо за то, что вы у нас были.

А где он был, он и не помнил.

Он носил комок в горле и следил за своим мужеством и не хотел женщин. Хотя, если вода по ним стекает, то все-таки…

И руку класть тогда не стоит, чтоб не мешать течь воде.

Только вода владеет ею.

Она моя… Он мой… Кто чей и почему?

Только поэтому. Мой? Моя?

Тяжело без него и тяжело с ним.

Он шел потрясенный…

В слова превращать не стоит это удивительное прощание.

Все, все рассыпалось и стало различимым и различным.

И он видел, и он слышал, и он понимал вовсе не глазами и мозгом, а всей, чего он никогда не знал, душою.

Вдруг этим черным утром все остановилось.

Распались стены предметов и звуков. Но это же было.

Стало маленьким то, что им было.

Но оно же им было. Как ты сделал его другим? Что ты себе создал? Кто тебе сказал и почему он не наказан?

Никто не наказан. Просто ты вознагражден.

Спасибо ему за эту остановку.

Остановился неба клочок, моря кусок, дым шашлыка…

Я уже не говорю о гомоне птиц – это будет сложно.

– Простите, это Винница?

– Господи, это он.

– Скажите, это Винница? Мне выходить.

– Смотри, это он.

– Проводник, это Винница?

– Вы меня извините, но я без смеха не могу на вас смотреть.

– Скажите, это Винница?

– А вы мне не подпишете…

– Мне в Виннице выходить.

– Он что, в нашем вагоне был?

– Мне выходить?

– В Виннице выйдете.

– Значит, Винница.

В Одессе отец зажал сына в углу.

– У тебя два яблока. Я одно выбросил. Сколько у тебя осталось?

Тихое скуление.

– У тебя было два яблока. Я одно порезал на куски. Сколько у тебя осталось?

Скулеж, тычки, прижатие к стене.

– У тебя было два яблока. Я одно сожрал. Я! Я сожрал. Сколько у тебя осталось?!

Плач, рев, удары.

– Ты держал в своих грязных руках два немытых яблока. Я вырвал у тебя одно и сожрал. Сколько у тебя осталось?

Крик, плач.

– Папа! Не надо!

– Нет надо! У тебя было два яблока. Я у тебя вырвал и растоптал одно. Одно из двух я растоптал ногами. Сколько у тебя осталось?!

Дрожание, вой, крики, визг мамы.

– Оставь ребенка.

– Он идиот. Я меняю условие. У тебя было два яблока. Одно сожрал ты! Ты сам сожрал одно! Сколько яблок, идиот, у тебя осталось, болван?

– А-а-а!.. Не бей, папа!..

– Никакого зоопарка. Никаких гостей. У тебя никогда не будет дня рождения. Весь праздник я проведу с этим идиотом… У тебя было два яблока. Зина, у нас есть яблоки? А что? Давай морковки… У тебя было две морковки, сукин ты сын. Я отнял… Дай! Дай! Идиот. Это арифметика. Я отнял у тебя одну и сожрал… Вот… Хря-хря… На, смотри…

– Гриша, она немытая.

– Ничего. Пусть он видит. Я сожрал с землей одну морковку. Сколько у тебя осталось?

– Яблок?

– Морковок!..

Всхлипывание.

– Посмотри. Сколько грязных морковок осталось в твоих грязных руках?

– Одна-а-а-а-а…

– Правильно, сынок… А теперь возвращаемся к яблокам.

– А-а-а-а! Папа, не надо!

– Гриша, не надо.

– Не реветь! Отвечать! У тебя было два яблока.

– Гриша, умоляю!

– Надо! Этот идиот с морковками ответил правильно, значит, есть надежда. Я развиваю у него абстрактное мышление. У тебя было два яблока.

Дикий рев.

– А-а-а! Не надо!

– Гриша, не надо.

– Или он не будет идиотом, или он не вырастет вообще. У тебя было два яблока.

– А-а-а! – ревут все.

– Тишина! Весь дом молчит. Не подсказывать. Я, твой папа, отнял у тебя…

– А-а-а! – все ревут.

– …одно яблоко из двух. (Перекрикивая рев.) Я, твой отец, подкрался и из твоих двух яблок отнял у тебя одно… (Рев стал таким, что в стены застучали: «Что там у вас?») Ну, хорошо… Ты мне сам дал одно… Сколько у тебя осталось?

– (Тихий шепот.) Одно.

– Значит, теперь у меня сколько яблок?

– Одно.

– У тебя сколько яблок?

– Одно.

– Давай их съедим?

– Давай…

– Но яблок нет! Жрать нечего! Это и есть абстрактное мышление!

Кто рыбок любит наблюдать в аквариуме, кто – зверушек в зоопарке, я баб люблю наблюдать. Как ходят, как передвигаются… Очень успокаивает.

Задумчивые есть какие-то, тоже лежат себе. А есть, что бегут, не стоят никогда, все время крутятся. Между собой стрекочут. Сидят некоторые. С книжкой даже. Но это редко. Больше – вдвоем, втроем. В прическах такие есть.

Мех вдруг здесь или здесь. В общем, там, где у нее его не ждешь. Или вдруг пуговка, или булавка. Ну это, конечно, мужики им воткнули, они носят. В чулках бывают. Даже летом. Мужики надели, они и не снимают.

И перебегают, знаешь, так озабоченно. Так и кажется, что знает куда. Так деловито бежит, бежит, там наткнется на что-нибудь – обратно бежит тоже деловито-деловито. Пока не наткнется. Тогда поворачивает и в третью сторону бежит. Ну полное впечатление, что знает куда. Но если пунктиры составить сверху – беспорядочное движение.

В магазин забегает, вроде знает зачем. Ну ткнется туда-сюда – выбегает и дальше бежит.

А в капюшонах которые – не слышат и не видят, только впереди себя. Два капюшона если встретились посреди дороги – вообще ничего не видят, хоть дави их мусоровозом. А чего: им тепло, окружающих нет.

Мужики тоже, когда чулки носили в шестнадцатом веке, бегали все время. А брюки надели – как-то успокоились. Теперь эти все у них переняли.

А есть некоторые – хохочут и хохочут, а подойдешь – убегают. И погладить себя не дают. Она, конечно, страдает, если ее гладят или там щипают, но если поймал, держишь крепко, то уже гладишь, гладишь… Пока не вырвется. А зачем вырываться, зачем? Ну понимает же, что гладить будут, далеко не убежишь. Так нет, вот этот пусть гладит, а вот именно этот – нет.