Евгений Мин - Другие времена

Силач держал на груди грузовик, пианино и старушку. Старушка дребезжала на пианино скрюченными пальцами и улыбалась публике, покачивая трясущейся головой.

Рыжий мальчишка знал, что Силач не может сколько угодно держать на своей груди грузовик, пианино и старушку. Рыжий должен был вовремя схватиться за голову и заорать во все горло: «Ух и молодец же!»

После этого старушка переставала играть. Три трубача дули в три длинные трубы, грузовик, хрипя и отдуваясь, спускался с помоста, десять здоровенных мужчин убирали пианино, старушка покидала манеж. Силач одним движением скидывал деревянный помост, поднимался на ноги, и все хлопали ему.

Так было каждый вечер, но вот однажды за пианино вместо старушки уселась бледная, худенькая девушка. Пальцы у нее были такие тонкие, что Рыжий подумал, они сломаются, едва она ударит по клавишам. Но девушка начала играть, и случилось чудо. Старое, разбитое пианино запело, как орган. Под грязным брезентом раздались звуки, каких рыжий мальчишка не слышал в своей жизни. И он забыл, что находится в цирке, забыл, что Силач не может вечно лежать под помостом, держа на груди грузовик, пианино и девушку, забыл, что должен вовремя схватиться за голову и заорать во все горло: «Ух и молодец же!..»

Он очнулся, когда Силач уже поднялся на ноги. Лицо у Силача было кирпичного цвета, тусклые, оловянные глазки впились в рыжего мальчишку.

Публика еще хлопала в ладоши, Силач еще кланялся, а рыжий мальчишка летел стрелой по пыльным улицам. Ему казалось, что Силач гонится за ним. Так он домчался до вокзала, прицепился к хвосту товарного поезда и навсегда уехал из родного города.

Он не сделался силачом, этот рыжий мальчишка. На руках у него не выросли мускулы, большие и круглые, как футбольные мячи. Он не носил через плечо голубую ленту, не закинул на дерево злого и жирного мясника.

Рыжий мальчишка стал знаменитым пианистом, и, когда об этом узнал учитель математики, он заявил историку:

— Помните, я же говорил: ясно, как пятью пять, — он будет музыкантом. Бесспорно, как шестью шесть, — в этом его сила. Да-с!

...Прошло много лет. Рыжий музыкант объездил с концертами весь мир и наконец решил навестить родной город. Все изменилось здесь: люди, дома, улицы. На бывшей базарной площади, где когда-то натягивали грязный, вздутый, как парус, брезент, сейчас стояло внушительное здание с круглым куполом. Над входом по вечерам зажигалась надпись: «Дворец искусств».

В одной из комнат дворца помещался кабинет Доктора музыкальных наук.

Доктор был так учен, что из трех слов произносил два иностранных, и так строг, что соловьи замолкали в его присутствии, боясь взять неверную ноту или погрешить против хорошего вкуса, а всякие там малиновки или пеночки замертво падали от страха. Доктор одевался по последней моде, знал наизусть Малую энциклопедию и мог сыграть на рояле одним пальцем «Чижик-пыжик, где ты был?».

Когда Рыжий пианист познакомился с Доктором, тот заканчивал одиннадцатый том научного труда «Муки звука», и все предсказывали, что Доктору будет присвоено звание академика.

Перед первым концертом Доктор пригласил музыканта в кафе «Минутка».

— Ну-с? — спросил Доктор, помешивая ложечкой кофе. — Ну-с, что вы будете играть сегодня?

— Сегодня я дам концерт старых мастеров, — сказал пианист.

— Старые мастера, — тонко улыбнулся Доктор, — это метафизика реализма. Они устарели. Мелодия, гармония — это все прошлое. Теперь нужна музыка без музыки, мелодия без мелодии. Берегитесь, вы провалитесь.

— Но я же играю всю жизнь, — возразил Рыжий пианист, — и, позвольте, как можно без мелодии?..

Но Доктор перебил его:

— Жизнь реактивна, мой дорогой, она летит с неслыханной скоростью вперед. Время меняет вкусы.

— Но публике нравится, — попытался продолжить Рыжий пианист, — нравится, когда...

Доктор поднял указательный палец вверх:

— Вы наивны. Что такое публика? Среди тысячи едва ли сто способны отличить бемоль от диеза. И потом, разве вы можете судить о публике? Вы сидите, уткнувшись носом в рояль, а я тридцать лет штудирую слушателя из директорской ложи.

— Я чувствую зал каждой клеткой мозга, каждым нервом, — сказал пианист.

— Проверьте себя, — предложил Доктор, — посмотрите в зал, и вы увидите, что одни из слушателей пришли показать себя, другие — взглянуть на вас.

— Если я обнаружу хоть одного равнодушного к моей игре, я больше никогда не подойду к инструменту! — воскликнул Рыжий пианист.

— Идеализм! — сказал Доктор.

На следующем концерте Рыжий пианист решил посмотреть в зал, но едва он коснулся клавиш, как забыл о споре с Доктором. Он страдал, радовался, любил и ненавидел. Он жил в мире звуков.

— Фундаментально, — сказал Доктор. — Сегодня вы были в форме, но у вас результативно не хватило смелости посмотреть в зал. Впрочем, не делайте этого никогда. Берегите иллюзии. Иллюзия — единственно реальная субстанция.

— Иллюзия — единственно реальная субстанция! — повторили хором двенадцать кандидатов музыкальных наук, и Доктор сказал им:

— Да-с!

На втором и на третьем концертах Рыжий пианист клятвенно обещал себе посмотреть в зал и не выполнил обещания. Только на четвертом он сумел сделать это.

Не отрывая сильных рук от клавиш рояля, он бросил беглый взгляд в зал и увидел, как по-молодому блестели выцветшие глаза стариков, горели щеки женщин, смягчились жесткие лица мужчин. И лишь один человек хранил ледяное равнодушие. Это был Доктор музыкальных наук. Он сидел в директорской ложе, развесив на бархатном барьере свои ученые записки, и, протирая очки, думал о кофе со сливками.

Один человек во всем зале! Но все-таки он был. А ведь помните, Рыжий пианист сказал: «Если я обнаружу хоть одного равнодушного к моей игре, я больше никогда не подойду к инструменту».

Но Рыжий пианист не мог жить без музыки. Он продолжал играть. Он страдал и радовался, любил и ненавидел, смеялся и плакал в тысячу раз сильнее, чем раньше.

Когда он кончил играть и встал из-за рояля, он увидел и услышал, как безумствовал зрительный зал. И, представьте себе, громче всех кричал и хлопал в ладоши Доктор музыкальных наук. Ученые заметки его летали по воздуху, и двенадцать кандидатов музыкальных наук, отталкивая друг друга, ловили их. А Доктор, сняв полосатый галстук, размахивал им, как флагом, и, позабыв иностранные слова, кричал на чисто русском языке:

— Ух и здорово же!.. Ух и молодец!

Кричал так же, как те, кто не мог отличить бемоль от диеза.

В ту же ночь Рыжий пианист уехал из города. Он не узнал, что Доктор музыкальных наук, придя домой, сжег научный труд «Муки звука», перестал писать и говорить как по нотам и служит сейчас поваром-кондитером в кафе «Минутка».

Двенадцать кандидатов музыкальных наук считают, что искусство понесло неизгладимую потерю, но соловьи и малиновки придерживаются другого мнения.

В городе, жители которого больше всего на свете гордились своими прямыми благородными носами, в одной здоровой семье родился мальчик со вздернутым, широким, как валяный сапог, носом.

— Это ужасно! — сокрушалась мать. — Ну будь он коротконогим или косоглазым — не беда. Живут же люди. У Главного Судьи уши, как у африканского слона, а у Мастера Золотые Руки зубы кривые, как у бенгальского тигра. Но с таким носом, как у нашего, лучше носа не высовывать.

— Погоди, — успокаивал ее муж,—ты же знаешь, все меняется. Еще десять лет тому назад наш Хранитель Нравственности требовал заклеймить каждого, кто ходил в коротких брюках, и уже был объявлен конкурс на лучшее клеймо... А теперь он сам разгуливает в штанах выше колен. Может быть, настанет день, когда все захотят носить такие носы, как у нашего мальчика.

И супруги стали ждать, но мода на носы не менялась, а сыну пришла пора идти в школу.

Тогда родители, надев траурные платья, отправились в Совет Мудрых Голов.

Бледные, тихие, предстали они перед высоким собранием.

Первым взял слово Блюститель Чуткости.

— Уважаемые головы, — скорбно произнес он, — мы разбираем сегодня печальный, из ряда вон выходящий случай. Подобного носа в нашем городе не было с древних времен, с той поры, когда у нас были распространены верхоглядство и заносчивость. Однако мать, отец, а тем более несчастный ребенок ни в чем не виноваты. Всякое бывает. Разве мало людей родилось у нас без мозгов и разве не нашли они себе достойного применения? А сколько мужчин и женщин появилось на свет без сердца? И все они спокойно дожили до глубокой старости. Уважаемые лбы, мы гуманисты. Наш город славится своей человечностью. Чуткость — наша сила. Пусть же бедное создание никогда не узнает о своем недостатке, пусть никто не посмеет ему намекнуть об этом.

Речь произвела огромное впечатление, и Совет решил окружить ребенка чуткостью, создать ему необходимые условия для счастливой жизни.

Мальчика направили в образцовую школу. Его посадили на первую парту, ему подарили мраморную чернильницу-непроливайку, в то время как у других детей были обыкновенные пластмассовые. Наставник смотрел на мальчика нежным взором и, вызывая его к доске, говорил: