Владимир Круковер - Анекдоты для Никулина

За наших родных мам.

Женщина по природе своей жалостлива, и каждый несчастный находит в ней утешение. Все сводится к материнству, из этого источника пьют, а потом бахвалятся: каждую можно взять! Сколько из этого обмана слез пролилось!

За высокую силу материнства.

Мне кажется, величайшую радость жизни, какая только есть на свете, испытывает женщина. встречая своего младенца после мук рождения. Я думаю — эта радость включает в себя ту радость, какую частично испытываем и все мы в своем счастье.

За счастья рождения.

Умереть — это значит отдаться до конца, как отдается на дело рожденья женщина и через это становится матерью… А смерть матери — это не смерть, а успенье.

Помянем же святую женщину.

Я будто живую воду достаю из глубокого колодца ее души, и от этого в лице я нахожу, открываю какое — то соответствие этой глубине.

От этого тоже лицо ее в моих глазах вечно меняется, вечно волнуется, как отраженная в глубокой воде звезда.

За живую воду женской души.

Посмотрит на тебя, улыбнется и всего осветит так ярко, что деться лукавому некуда, и все лукавое уползает за спину, и ты лицом к лицу стоишь избавленный, могучий, ясный.

За ясность чувств.

В любви можно доходить до всего, все простится, только не привычка…

Выпьем за то, чтоб любовь никогда не становилась привычной.

Женщина протянула руку к арфе, тронула пальцем, и от прикосновения пальца ее к струне родился звук. Так и со мной было: она тронула — и я запел.

Мой тост за песню, которую порождает женщина в наших душах.

«… будь счастлив тем, что твой ландыш простоял за каким–то листиком и вся толпа прошла мимо него. И только под самый конец одна женщина за тем листиком открыла тебя, и не сорвала, а сама наклонилась к тебе.

За счастье.

Сегодня такое солнце, что я вспомнил всю радость свою, как вышла она мне на один только день. Не было тогда еще в поэзии строк, отвечающих моей радости, но за годы моего отчаяния стих родился: «Мир есть луч от лика друга, все иное тень его».

За дружбу.

Сколько отмерено человеку в ширину — столько счастья, сколько в глубину — столько несчастья. Итак, счастье или несчастье — это зависть наша одного человека перед другим. А так нет ничего: счастье и несчастье — это только две меры судьбы: счастье — в ширину, несчастье — в глубину.

За счастье.

В том–то и дело, что та любовь (от Бога), и эта любовь (от страсти) автономны, и если женщина разлюбит, Бог почему–то не заступается.

Так что, как бы мы ни любились, несчастно допустимо…

Значит, держись в любви своей так высоко, чтобы, встав на цыпочки. На большие пальцы, земли касался бы, а концами длинных пальцев руки доставал бы до неба, в такой любви тебя не унизит никакое несчастье.

За любовь.

Когда человек любит, он проникает в суть мира.

За любовь.

Любовь, как большая вода: приходит к ней жаждущий, напьется или ведром зачерпнет и унесет в свою меру. А вода бежит дальше.

За вечную силу любви.

Без слов, без мистики, а действительности: есть нечто на земле драгоценное, из–за чего стоит жить, работать и быть веселым и радостным.

И это драгоценное — наши прекрасные дамы. За них.

Любовь — это знание… Есть в человеке и во всем мире сторона, которую можно узнать только посредством силы любви.

Мой тост за знание любви.

Последняя правда, что существует таким прекрасным, каким видели его детьми и влюбленные. Все остальное делают болезни и бедность.

За любовь и детей.

Каждая семья окружена своей тайной, которая непонятна не только окружающим, но, пожалуй, еще больше непонятна самим членам семьи. Это происходит оттого, что брак есть не «могила любви», как думают, а личная, значит, священная война. Вступая в брак, данное лицо с его волей встречает другую, ограничивающую его волю, и тем самым является «тайна» двух, состоящих в борьбе с неизвестным концом.

В этой борьбе случаются как бы обвалы, в которых жизнь рассыпается, и посторонние люди по обломкам могут прочитать тайну семьи. Такой обвал был в семье Л. Толстого.

Что есть любовь? Об этом верно никто не сказал. Но верно можно сказать о любви только одно, что в ней содержится стремление к бессмертию и вечности, а вместе с тем, конечно, как нечто маленькое и само собой понятное и необходимое, способность существа, охваченного любовью, оставлять после себя более или менее прочные вещи, начиная от маленьких детей и кончая шекспировскими строками.

За вас, за вашу дружную семью.

Нет, не дни в нашем распоряжении, а только мгновения. Но даже и мгновения даются не многим, и как подумаешь о них — сердце наполняется благодарностью.

За мгновения мой тост, за счастливые мгновения.

Красит человека только любовь, начиная от любви к женщине, кончая любовью к миру и человеку, — все остальное уродует человека, приводит его к гибели, то есть к власти над другим человеком, понимаемой как насилие.

За любовь.

Всякая слабость мужчины в отношении с женщиной должна быть оправдана силой действия (мужества): и в этом вся диалектика Мужчины и Женщины.

За диалектику наших чувств.

В обмане, полагаясь на мощь собранной жизнерадостности, находятся почти все мужчины, устремленные к женщине. И почти в каждой женщине таится страшный обман, возвращающий самообольщенного к своему ничтожеству.

Выпьем за то, чтоб не самообольщаться.

Любовный голод или ядовитая пища любви? Мне достался любовный голод.

А вам? Давайте выпьем и подумаем, кому что досталось.

Мир всегда одинаков и стоит, отвернувшись от нас. Наше счастье — заглянуть миру в лицо.

Выпьем за счастье жизни.

Красота избегает тех, кто гоняется: человек любит свое что–нибудь, трудится, и из–за любви, бывает, явится красота. Она вырастает даром, как рожь или как счастье. Мы не можем сделать красоту, а посеять и удобрить землю для этого мы можем.

За красоту.

В осеннем саду.

— Падают!

— Милый друг, ты не пугайся, — падают спелые яблочки…

Люди умирают не от старости, а от спелости.

Выпьем за бессмертие.

В неизвестном лесу на кусту можжевельника прилег усталый человек, уснул и отдался тяге земной, Это ему так не пройдет: земля опять потянет его на то же самое место, и захочется ему тут спеть свою песенку, быть может, придет на звук его души и возлюбленная, они тут вместе уснут. Спать, петь и любить назначено человеку силой земли в данной точке, это его место, его собственный меридиан, тут он — сам.

За нашу прекрасную Землю.

Родина… Если бы моя далекая возлюбленная могла услышать в слове силу моей любви! Я кричу: ”Ходите в свете!» — а слово эхом ко мне возвращается: «Лежите во тьме!» Но ведь я знаю, что она существует прекрасная, и больше знаю, я избранник ее сердца и душа ее со мною всегда, — почему же я тоскую, разве этого мало? Мало! Я живой человек и хочу жить с ней, видеть ее простыми глазами. И тут она мне изменяет, душу свое чистую отдает мне, а тело другому, не любя, презирая его, и эта блудница, — раба со святою душой, — моя родина. Почему о родине я могу говорить, и, если бы я твердо знал, что это особенно нужно, я бы мог петь о ней, как Соломон о своей лилии, но ей сказать я ничего не могу, к ней мое обращение — молчание и счет прошедших годов?

Немой стою с папироской, но все–таки молюсь в этот заутренний час, как и кому не знаю, отворяю окно и слышу: в неприступном чистике еще бормочут тетерева, журавль кричит на солнце, и даже тут, на озере, сейчас на глазах, сом шевельнулся и пустил волну, как корабль.

Немой стою и только после записываю:

“ В день грядущий просвети, Господи, наше прошлое и сохрани в новом все, что было прежде хорошего, леса наши заповедные, истоки могучих рек, рыб умножь во много, верни всех зверей в леса и освободи от них душу нашу»

За Родину.

Редко бывает, проглянет солнце на какой–нибудь час, но зато какая же радость! Тогда большое удовольствие доставляет нам какой–нибудь десяток уже замерзших, но уцелевших от бурь листьев на иве или очень маленький голубой цветок под ногой.

Наклоняюсь к голубому цветку и с удивлением узнаю в нем Ивана: это один Иван остался от прежнего двойного цветка, всем известного Ивана–да–Марьи.

По правде говоря, Иван не настоящий цветок. Он сложен из очень мелких кудрявых листиков, и только цвет его фиолетовый, за то его и называют цветком. Настоящий цветок с пестиками и тычинками только желтая Марья. Это от Марьи упали на осеннюю землю семена, чтобы в новом году опять покрыть землю Иванами и Марьями. Дело Марьи много труднее, вот, верно, потому она и опала раньше Ивана.