Александр Раскин - Очерки и почерки

Мне кажется порой, что я не гений,
Но как-никак меня рожала мать.
И был кругом такой простор весенний…
И полное собранье сочинений
Не так уж трудно в общем срифмовать.
Я тоже помню чудное мгновенье,
Когда передо мной явились вы.
Я тут же испустил стихотворенье
И долго прыгал выше головы.
Сперва я вас не разглядел спросонок,
Не отличил от прочих и иных,
Но сердце, как холодный поросенок,
Вдруг озарилось жаром отбивных.
Любовь? Любовь! И тут пошли со мною
Дремучие твориться чудеса:
То салом зарасту, то ветчиною,
То весь пошел тушенкою свиною,
То на душе сплошная колбаса.
Стою. Пою. Вдыхаю запах ржицы.
— Почем овес? — пытаю на возах.
Но стоит мне немного облениться —
И все тошнит, и голова кружится,
И ростбифы кровавые в глазах…
Гадючья лень! Не попишу недельку,
А там пошел бездельничать взасос…
Чтоб я не стал похожим на сардельку,
Спасай меня, любовь!
Ты слышишь? SOS!
Спасай меня от бреда и описок,
От всех огней потешных и шутих,
От муторных лирических сосисок,
Что зайцем лезут в мой могучий стих.

Голубой, зеленый, синий, красный,
Желтый, белый, снова голубой,
Уж ты, сад мой, самосад прекрасный,
До чего ж цветасты мы с тобой!

На поляну гляну, на кусты на,
Что цветут вот так же, так же вот,
Как и сам бы я расцвел у тына,
Созерцая тихий небосвод.

Вон осина вся одета в хвою,
Хвоя, хвоя, хвоюшка, хвоя.
Погляжу на хвою, просто взвою,
Засвищу не хуже соловья.

Закурю любимый самосад,
Посмотрю-взгляну на садик-сад:
Березняк, сосняк, дубняк, орешник,
Хорошо, вольготно и тепло.
Как скворец, нашедший свой скворешник,
Сладко плачу в старое дупло.

Расстели мне что-нибудь такое,
Что-нибудь такое расстели,
Что-нибудь такое голубое,
Чтоб висели кисти до земли.

Да запой мне что-нибудь такое,
Что-нибудь такое мне запой,
Чтоб навек лишился я покоя,
Чтоб запев пилил пилой тупой.

Чтобы было мне и горя мало,
Чтоб цвела рябина-рябинá,
Чтоб меня поляна понимала:
Подмигну — и будет полянá.

Рыжим утром, изюбрем лазоревым
Я выхожу. (Вы? Хожу! Ж-жу! В-вы!)
Дичь ли, стрелять ли, пороть ли? Горе вам
Я! Выхожу! Из! Себя! С! Головы!
Критики-тики, рики-тики-тави,
Брысь! Я пускаю горловое: Х-ха!
Х-ха! Громыхающее, как бой в «Полтаве».
(Помните Шаляпина?) (Эс) «Блох-ха!»
Что с таким поделаешь? Тыкайте, выкайте,
Встаньте вратарями во всех дверях.
P-раз! И прошел я, очки на выкате,
Руки, эх да ноги, в золотых кудрях.
Детство… Тома «Мушкетеров» и «Виконта
Де Бражелона», (Эс) Дюма! Отца!
Юность… штудированье Канта да Конта,
Ночи, да гитара, да любовь (Ца-ца)…
Да, мы стареем, (Эс) моя золотая.
Рифмы да ритмы исчерпаны до дна.
Белою вороною слетая с Алтая,
Тая и не тая, снежит седина!
Ты наглоталась поэм до одурений,
Миллионы! Миллиарды! Биллиарды! Строк.
Избранный сборник моих столпотворений
Палевым тигренком лег. У ног.
Критики строятся в роты, эх да взводы.
Грифели да перья, (Эс) карандаши, мелки…
Что есть критик, в сущности? Жиры, да углеводы,
Да свирепо вытаращенные (Эс) белки!
Я еще не памятник, и я меняю позу.
Я по натуре (Бац!), пожалуй, камчадал.
Да, я впадал в, так называемую, прозу,
Но регулярно обратно выпадал.
Разве старых взыскивали столько вин с кого?
Кто из нас не грешен, не писал кто пьес?
Лично я, товарищи, люблю Сельвинского.
Матерый поэтище! Эс! Эс! Эс!

Как подобает взрослому мужчине,
Коньяк, табак, две порции тоски,
В одной руке держу свои морщины,
В другой руке — седые волоски…
Недаром я прозвал тебя судьбою,
Играй же мной, ликуя и скорбя!
Присядь ко мне, я кончу цикл «С тобою»,
А то — гуляй, есть цикл и «Без тебя».
Довольно петь нам о любви по-птичьи,
Пора нам стать и проще и сильней.
Пора нам по-простому, по-мужичьи,
По-холостяцки рассказать о ней.
Я шел к тебе по дьявольской дороге.
О, я мечтал не год, не два, не три
Про эти губы, зубы, руки, ноги,
Про эти уши, черт меня дери!
Садитесь все и пейте бога ради!
А ты детей, голубка, отзови…
Читаю три лирических тетради
В объеме курса «Странности любви».
Твои глаза прищуренные узки…
Когда-нибудь и мне лежать в гробу…
Давайте, братцы, выпьем без закуски,
Закусывая нижнюю губу.
Простите все бродягу-непоседу!
Уходит поезд ровно в десять семь…
Опять уеду я, опять приеду
И уж тогда доеду вас совсем.

В смутной области среднего уха,
Где еще не ступала нога,
В вековом заповеднике слуха
Я хватаю быка за рога.
Презирая и охи и ахи
(Не сочтите, что это в бреду!),
Я пройду твои трубы, Евстахий!
И огонь я и воду пройду.
Не сочтите, спокойно прочтите,
Передайте другим, прочитав,
Подметите мне степь. Отойдите.
Пожую зеленеющих трав…
На меня бесконечно похожий,
Русой статью своей и лицом,
Пятикратно робеет прохожий,
Вероятно, за речкой Донцом.
Был я мальчиком, стал я мужчиной,
Видно, девочкой мне уж не быть,
Не ходить мне походкою чинной,
Синим взглядом друзей не губить.
За морями, лесами, горами
Трудной славе моей не греметь…
Окисляться я стал вечерами,
Выделяя железо и медь…
Я грущу, но металл не солома,
Ты душой за меня не болей.
На такое количество лома
Накуплю я тебе соболей.
Ни к кому я тебя не ревную,
Только, знаешь, я лучше уйду…
Ты на память мне дай не дневную,
Не ночную, вообще не «Звезду».
Дай мне «Знамя», и пусть марсианин,
Разглядев меня сквозь облака,
Восторгнется на Марсе, как Данин[1]
На Земле восторгался… Пока!