Дина Лампитт - Замок Саттон

Умирал самый богатый в мире человек, но пока он переходил сквозь пустынную неведомую страну, раскинувшуюся между окончанием жизни и вечностью, ему снился сон: отчетливые и яркие картины. Этот последний в его жизни сон, как зеркало — без искажений, доподлинно, — воспроизводит его прошедшую жизнь.

Вот он мальчик с обветренным от осенней стужи лицом, шлепающий по грязи и разносящий газеты по почтовым ящикам. Вот он вскрикнул от радости, увидев на своей маленькой квадратной ладошке серебряный доллар. Блеск той монеты затмил любой из его последующих миллионов.

Вот он подросток. Он любит бегать по холмам и любит эту землю, которая в один прекрасный день подарит ему свои секреты. Затем появился мужчина с прилизанной прической, но грубоватыми чертами лица, зато со всеми внешними атрибутами благосостояния. Он весь в напряжении, в ожидании того момента, когда он станет самым богатым человеком на свете. Момента, когда он случайно остановится как вкопанный — по подсказке судьбы, — зачерпнет полную пригоршню обычной земли и увидит в ее глубине тусклый отблеск нефти.

И обрушилось несметное богатство. Старик снова видел себя гостем королей, другом знаменитостей, любимцем женщин. Ему рисовались потрясающие воображение приемы, стремительно летящие автомобили, роскошные плавательные бассейны и чувственно улыбающиеся алые губы; до него снова доносились мишурная суматоха двадцатых годов, восторженные крики и удивленные шепоты тридцатых. Видел он и бессмысленные свадебные церемонии: самого себя в строгой черной паре, пять раз появлявшегося на залитых солнцем крутых соборных ступенях, каждый раз с иной женщиной, идущей с ним под руку. Пять невест, сплошной чередой. Каждая из них клялась в вечной любви, но всякий раз все заканчивалось ставшей такой привычной церемонией развода.

Он увидел всех пятерых своих сыновей, в том числе и того, который умер младенцем. Ох, этот обитый крепом гробик, совсем крошечный перед разверстой пастью могилы. Но четверо выжили и по сей день, а один из них — его первенец — шагал прямо по его стопам: сметливый, удачливый в делах, ярый игрок — истинный наследник его безграничной империи, его второе «я».

Но вот сон изменился. Вдали мелькнул замок — сначала нечетко, как в тумане. А когда он заспешил к нему, серая дымка, как в спектакле, рассеялась, и перед ним предстало чудо — настоящий шедевр архитектуры эпохи Тюдоров, красующийся на фоне голубого неба. Розовые и янтарные кирпичные стены, ромбовидные створчатые окна. Теперь он знал: поиски счастья завершены — он и этот замок завладели друг другом полностью. Тут он обрел гармонию, которую страстно жаждал всю жизнь. Никакая женщина не могла дать ему такого чувства совершенства. Символически, как в сказке, он пересек внутренний дворик, и тяжелая массивная дверь подалась и отворилась.

Картина во сне еще раз изменилась. Он увидел старшего сына уже взрослым, безукоризненно одетым и готовым принять наследство. Все это достанется ему: и замок, и состояние. Очевидный наследник стоял, улыбаясь, готовый протянуть руку и взять.

Но тут старику показалось, что он будто провалился в темноту: без всякого предупреждения его сын вдруг исчез, а на его месте оказалась бледная девица из какого-то столь далекого прошлого, что старик даже не мог припомнить, кто она. Она медленно и печально покачивала головой, он заметил, что девушка плачет, а слезы, как градины, падают на ее струящиеся по плечам волосы цвета льна.

Он услышал, как чуть слышный голос твердил вновь и вновь: «Джордж умер. Джордж умер». От этих слов у него сжалось сердце, он понял, что его старания были тщетны. Все кончено. Нефтяному королю некому передать свой блистательный трон. Печальный кипарис, все уносящая смерть. За все богатства мира нельзя купить ни жизнь Джорджа, ни свою собственную.

Потом он не видел уже больше ничего, только хор голосов негромко выговаривал: «Шестое июня…». Это поразило его, но затем он осознал, что это — дата странной, трагической смерти Джорджа. Впрочем, он почувствовал, что это важно и по какой-то иной причине, которую понять ему было пока не дано. Сон ускользал от него, и он знал, что должен еще раз проснуться перед тем, как умереть; должен заставить свою, готовую отлететь душу еще немного подождать.

Но почему голоса повторяют: «Семнадцатое мая…» — заинтересовался он. Что общего у него с этой датой? Он вспомнил, что в истории замка она имела значение. Шестого июня ушел из жизни его старший сын, а семнадцатого мая умер следующий его наследник. Картина медленно возникала перед ним, но он слишком близко подошел к порогу этого мира, чтобы испугаться или даже забеспокоиться.

— Я должен еще раз увидеть тебя, — прошептал он замку Саттон, и ему показалось, что чьи-то старческие руки снова вернули его в свое тело. Глаза умирающего человека, как у ящерицы, моргнули и медленно открылись…

Узнику Тауэра первый розовый луч рассвета показался богохульством. Его последнему дню на земле следовало быть мрачным и зловещим, тогда легче было бы покидать этот мир, чем таким ярким, чудесным, благоухающим майским утром. Из своего маленького оконца он мог видеть, как легчайший зыбкий туман поднимается над Темзой, подтверждая, что день будет солнечным и прекрасным, напоенным ароматами цветов и пением птиц.

Он так и не уснул, поднятый со своего грубого соломенного тюфяка, едва только он расположился на ночлег. Во мраке он услышал, как залязгал, заскрипел тяжелый засов его камеры и чей-то незнакомый голос произнес:

— Ваш исповедник, сэр Фрэнсис. Он подумал: «Боже милостивый, вот и конец. Я умру на рассвете». Все его тело покрыла испарина, а во рту стало сухо. На мгновение это даже изумило его: весь мокрый, а горло пересохло.

Священник оказался ветхим, шаркающим, спотыкающимся на каждом шагу, но добрым. Присев на грубый стул, он кряхтел от ревматических болей в суставах и неодобрительно отмстил сырость камеры, где тонкие ручейки струились по стенам.

— Сэр Фрэнсис, — так начал он. — Я знавал вашу дорогую матушку. То была истинная хранительница старой веры.

Он слегка приглушил голос: теперь, когда вместо римского папы во главе церкви встал король Генрих VIII, следовало вести себя весьма осторожно.

Фрэнсис Вестон опустился перед священником на колени, а затем стеснительным и полудетским движением уткнулся лицом в колени старика и зарыдал. Старческая узловатая рука, мгновение поколебавшись, нежно погладила молодого человека по голове.