Жюльетта Бенцони - Кровавая месса

И в самом деле, на следующее утро гражданку «Адам» не вызвали в трибунал, и ее соседки обрадовались этому. Особенно расчувствовалась графиня. Она обняла Лауру со слезами на глазах.

— Я так привязалась к вам, моя дорогая! Вы так молоды, так очаровательны… Когда вы рядом, я испытываю радость, которую уже и не надеялась испытать…

— Я тоже счастлива тем, что познакомилась с вами. Но мы не должны питать напрасных надежд. Меня не помиловали и не освободили. Но если бы мы могли умереть вместе, то, мне кажется, нам было бы легче…

— Я тоже так думаю. Что ж, нам остается только ждать.

Зато Эмилия Шальгрен не готова была смириться. Она все время думала о своей маленькой дочке, о братьях — обо всех, кто любил ее. Она хотела жить! Временами женщина впадала в отчаяние, и ее подругам с трудом удавалось успокоить ее. Бедная Эмилия иногда получала записки от брата Карла Берне, который уже потратил на это целое состояние. Новости утешали. Давид обещал позаботиться о ее судьбе… Он должен увидеться с Робеспьером, но Эмилия должна набраться терпения… Возможно, ее переведут в другую тюрьму… Однако брату не удавалось скрыть свою тревогу, да Эмилия и сама прекрасно помнила, как Давид обещал ей, что она горько пожалеет о своем отказе…

Дни сменяли друг друга — душные, напряженные. Лето стояло жаркое. Иногда налетала гроза, превращая дворы для прогулок в грязные лужи, и вода просачивалась в камеры, расположенные в подвале. Консьержери все больше напоминала вокзал, где пересекались пути приезжающих и отъезжающих. Каждый день привозили арестованных из других тюрем, и с каждым днем их становилось все больше. Приезжая в Консьержери, несчастные видели в коридорах тех, кто отправлялся умирать — остриженных, связанных, с голыми шеей и плечами, — и с ужасом ждали своей участи.

Под стражей оказались и дворяне, и простые люди, которые не понимали, что с ними происходит, и все же до конца держались с достоинством. Казалось, Конвент поставил перед собой задачу сократить число французов, и никто не знал, когда народные избранники остановятся. Иногда казнили сразу по сорок-пятьдесят человек. Порой жертв оказывалось куда больше, чем во время пресловутой «кровавой мессы»…

Мимо трех женщин проходили вереницы лиц, большинство из которых были им незнакомы: ведь прежде все трое жили затворницами. Госпожа де Сент-Альферин почти никуда не выезжала из своего поместья и оставила его только тогда, когда стала Лали Брике. Эмилия Шальгрен целиком посвятила себя воспитанию дочери и не принимала участия в светской жизни мужа. Что же касается Лауры, которую Понталек держал вдали от королевского двора, то она знала лишь герцога Нивернейского, госпожу де Турзель и ее дочь. Она боялась, что однажды и они появятся в этом преддверии ада. Но больше всего Лаура страшилась увидеть здесь Питу, о судьбе которого она ничего не знала.

Однако женщины не могли оставаться равнодушными и к судьбам незнакомых им людей. За что казнили шестнадцать монахинь-кармелиток из Компьеня, которые предстали перед революционным трибуналом в своих длинных белых одеждах? Они исповедовали ясное и чистое учение, и их лица сияли радостью и покоем. Казалось, монахини уже видят открывшиеся перед ними врата рая. На следующий день в тюрьме узнали, что они отправились на эшафот, распевая священные гимны. Их хор звучал все тише, пока не умолк окончательно, когда погибла последняя из них, настоятельница монастыря мать Тереза.

А как было не склониться перед памятью благородного семейства де Ноайлей, знатнейшего из знатных? Их всех, мужчин и женщин, казнили в тот же день, и они с достоинством приняли смерть. Но они были не одиноки — почти все, кого возводили на эшафот, справлялись со своими страхами и демонстрировали палачам только гордость и презрение. Некоторые шли на смерть с песней, с шуткой или со смехом. Только матери, навсегда расстающиеся с детьми, не скрывали своих слез…

Однажды утром — теперь посланник смерти приходил по утрам, так что людей судили и казнили в тот же день, — тюремщик выкрикнул:

— Гражданка Берне, жена Шальгрена!

Громко охнув, Эмилия привстала со скамьи, но ноги у нее подкосились. Евлалия поддержала ее, от души надеясь, что Эмилия упала в обморок, но нет, глаза женщины были широко открыты, и в них застыл ужас. Эмилия попятилась, , стараясь вжаться в стену, спрятаться, однако два стражника тут же схватили ее и поволокли к решетке, за которой уже собирались другие заключенные. Оставшиеся в камере услышали голос подруги:

— Скажите моей дочери, что я ее люблю!

— Будет ли у нас на это время? — пробормотала графиня де Сент-Альферин, вытирая глаза.

Еще две фамилии — и человек в черном ушел. Решетки закрылись, и многие вздохнули с облегчением и радостью. Еще один день выигран, а день — это очень много. Мало ли что может случиться за один день! Во всяком случае, всем хотелось на что-то надеяться…

— Мечтать иногда полезно, — вздохнула Евлалия, — но я не вижу причин для перемен. Нужна по меньшей мере новая революция, чтобы свергнуть «божественного» Робеспьера!

Это было 6 термидора, и две узницы не знали, что на следующий день одна из самых красивых женщин того времени, Тереза Кабаррю маркиза де Фонтене, передала из тюрьмы Карм своему любовнику, депутату Конвента Тальену, записку следующего содержания; «Только что отсюда вышел судебный исполнитель. Он сообщил мне, что завтра я предстану перед трибуналом, а следовательно, отправлюсь на эшафот. Это напомнило мне сон, который я недавно видела: Робеспьера больше нет, все тюрьмы открыты. Но из-за вашей невероятной трусости скоро во Франции не останется никого, кто смог бы сделать мой сон явью».

9 термидора с утра небо затянули свинцовые тучи, то и дело сверкали молнии. Температура поднялась до 40 градусов, и в городе установилась странная атмосфера. На утренней перекличке жандармы явно нервничали, собаки, которых они держали на поводках, рычали, словно в предчувствии опасности. Очень быстро собрали осужденных для заседания трибунала, их оказалось около пятидесяти. Позже стало известно, что в пригороде Сент-Антуан народ пытался их освободить. И хотя войскам удалось подавить бунт, многим стало ясно, что чаша терпения парижан переполнилась.

Ламбер Тальен, депутат Конвента, получив записку своей любовницы, находился в состоянии, близком к сумасшествию. Он по-настоящему любил эту женщину, и отчаяние заставило его забыть о собственной безопасности. Тальен понимал только одно: либо Робеспьер погибнет сегодня, либо Тереза Кабаррю завтра взойдет на эшафот. Избитая фраза: «Победить или умереть», которую он сам не раз произносил, не задумываясь над ее смыслом, вдруг открылась ему во всей своей грозной прямоте. Для него она теперь означала либо счастье с Терезой, либо крушение всех надежд. В тот же день с трибуны Конвента он призвал депутатов к свержению Робеспьера…