Мари-Бернадетт Дюпюи - Ангелочек. Дыхание утренней зари

Ребенок… Привычное слово, такое простое и в то же время несущее в себе невыразимую силу, проникло в мир, полный неясных образов и ощущений, где обреталась теперь Анжелина. Ребенок! Эти три слога развеяли чувство бесконечного счастья, которым она наслаждалась, – легкая, как пушинка, очарованная симфонией прекрасных звуков, мириадами великолепных цветов, украсивших собою небесные чертоги, в которых Господь радушно встречает праведников… Вся в ореоле золотого света, ей явилась мать. Адриена улыбалась. Она была невыразимо красива, и рядом с ней стояла Дезирада – прабабка Анжелины, та, у которой были глаза цвета голубого барвинка. Ребенок, ребенок… Слово звучало все громче. И вдруг тело Анжелины отяжелело и какая-то странная сила потянула ее вниз. Ей пришлось повернуться спиной к переливам цвета, к источнику божественно прекрасной мелодии, на смену которой пришли пронзительные крики. В руках у нее вдруг оказался новорожденный младенец – весь липкий, в крови, а потом – второй, третий… Это было утомительно – осматривать их, а потом передавать в руки каким-то существам с расплывчатыми очертаниями, так утомительно, что повитухе в конце концов пришлось прилечь.

«Нет! Нет! Нет!» – услышала она свой собственный голос.

Она положила руки себе на живот, и вдруг оказалось, что он – плоский, как в юности. «Ребенка больше нет!» Эта мысль потрясла ее, словно порыв бури. По телу Анжелины прошла дрожь, сознание затопила невыносимая тоска.

– Нет! Только не это! Не забирайте моего малыша! – в ужасе вскричала она.

Анри опустил свою маленькую ручку в чашу фонтана и стал водить ею в воде, с интересом наблюдая, как на поверхности образуются бороздки и завихрения. Это помогало мальчику забыть о незнакомом и неприятном ощущении. С самого утра взрослые ходили по дому со странными лицами и вели себя не как обычно. И еще они были очень грустные, он это чувствовал. Матушка, которую теперь он старался называть бабушкой, беззвучно плакала и почти не слушала его, когда он пытался с нею заговорить. Октавия все время вытирала глаза платком и принималась вздыхать, стоило только к ней подойти. Она даже не уследила за закипевшим молоком, и по кухне и коридору распространился неприятный запах.

Луиджи вернулся домой, когда все уже пообедали, и мальчик бросился к нему с криком «Папа!», но был тут же отправлен наверх, в свою комнату. Потом дядюшка Жан, этот огромный мсье с громким страшным голосом, долго ходил взад и вперед по гостиной и разговаривал, но слова почему-то были все непонятные.

– Мсье Жан говорит на патуа, – объяснила мальчику Октавия, сжимая в руке мокрый от слез платочек.

И только Ан-Дао оставалась прежней – спокойной и улыбчивой. Она постаралась успокоить Анри, помогла ему одеться утром и приготовила для него омлет. Он с удовольствием пошел бы с ней гулять на площадь, к фонтану, чтобы показать, как ловко он умеет катать шарики по мостовой, но оказалось, что нужно идти куда-то вместе с Жерсандой, Октавией, Луиджи и дядюшкой Жаном.

– Жарко! – пожаловался мальчик, глядя на горца, присевшего на бортик фонтана.

– Это хорошо! Jungnh nou gout qu’aouram dé tout, pitchoun![30] – устало отозвался тот.

– Я не понимаю…

– Когда стоит хорошая погода, будут полные закрома. На тебе шляпа и руки в воде – на что жаловаться?

– А что такое «закрома»? И почему Луиджи… папа… Почему он пошел в церковь? Можно и мне пойти тоже?

В иных обстоятельствах Жан Бонзон с удовольствием поболтал бы с внучатым племянником, но сейчас ничто не могло заставить его улыбнуться – на сердце словно бы лежал тяжелейший камень.

– Хочу навестить Спасителя! Вчера ты обещал, что возьмешь меня с собой! – продолжал мальчик.

– Пришлось запереть собаку в конюшне, с Бланкой, им там прохладно и хорошо. Ну-ка, что это там, на мостовой? Ореховая скорлупа? Из нее выйдет отличный кораблик!

Идея мальчику понравилась, и следующие несколько минут Анри с увлечением следил за передвижениями крошечной лодочки, подпрыгивающей на волнах, которые он сам и вызывал. Выйдя из собора, Луиджи сразу услышал его звонкий смех. Взволнованный до глубины души, он замер на паперти.

«Счастье так близко, Анжелина, любовь моя! И кто только посмел бросить в тебя камень? Но ты поправишься, ты обязательно проснешься! Я не верю в могущество Небес, но все равно молюсь о тебе всем сердцем!»

Он направился к фонтану и скоро ощутил жар солнца. Жан Бонзон жестом предложил ему посмотреть направо. Растрепанная, в сбившемся набок белоснежном чепце, с красным от волнения лицом, к ним бежала Октавия.

Мужчины словно окаменели. В смертельной тревоге бывший странник подхватил Анри и прижал к себе.

– Слава Спасителю! – пробормотала домоправительница, глядя на них. – Анжелина очнулась! Мсье Луиджи, бегите в больницу! Мсье Жан, вы тоже, а я присмотрю пока за нашим малышом. Потом и мы с ним придем. Энджи не терпится его увидеть!

Отголоски жуткого крика, который испустила Анжелина, возвращаясь к реальности («Нет! Только не это! Не забирайте моего малыша!»), – еще отдавались в сердцах присутствующих. Сестра-санитарка, которая как раз входила в палату, поспешила к своей пациентке, едва не столкнувшись у кровати с Октавией. Та уже бежала за Луиджи и Жаном Бонзоном.

Подойдя к постели, монахиня, которая знала Анжелину с детства, сказала ласково:

– Все хорошо, дитя мое! Не надо кричать.

– Я потеряла ребенка! – прошептала Анжелина, все еще не понимая, где она и что произошло.

– Твой малыш с тобой, ничего плохого с ним не случилось!

И с этими словами Жерсанда взяла руку Анжелины и положила ей на живот.

То была правда. Живот не утратил своей мягкой округлости. Молодая женщина убедилась в этом, ощупывая его и поглаживая, но не произнесла ни слова.

– Доктор Бюффардо осмотрел тебя, и я тоже, – проговорила Магали Скотто. – Честное слово, тебе не о чем волноваться! Как же ты нас напугала, Анжелина! Получить такой удар в голову! Люди и от меньшего умирают. Сил у того мерзавца, что бросил камень, много!

Анжелина прищурилась, и очертания людей и предметов стали четче. С удивлением она увидела у своей постели свекровь, Магали и Розетту. У постели? И правда, оказалось, что она лежит на чистых простынях, а голова была такой тяжелой и так сильно болела, что невозможно было пошевелиться… И вдруг память вернулась, подобно вспышке молнии, на какое-то время заставив ее отрешиться от происходящего.

– Энджи, ты спасена! – подхватила Розетта. – Я так рада!

– Спасибо тебе, Господи! – шептала плачущая Жерсанда. – Я даже не успела порадоваться счастливому исходу вашего дела! Луиджи влетел в дом и сказал, что ты – в монастырской больнице, раненная, и что это случилось, когда вас с Розеттой уже выпустили на свободу. Видела бы ты, как он был взбешен!