Мари-Бернадетт Дюпюи - Ангелочек. Дыхание утренней зари

Приговор, вынесенный коллегой, судьей Мюносом, удивил его и порадовал.

– Приятного аппетита, мсье! – с этими словами хозяйка заведения Мадлена Серена поставила перед ним тарелку с омлетом, приправленным пряными травами.

– Благодарю! А вы, случайно, не знаете, кто может в такое время играть на органе?

– Конечно знаю! Это Жозеф де Беснак, супруг нашей повитухи Анжелины Лубе. Утром я была в суде и очень обрадовалась, когда ее освободили. Оставить такую славную женщину в тюрьме, да еще с малышом в животе, – это была бы ужасная несправедливость!

– И это лишний раз доказывает, что справедливость существует и нужно доверять судебной системе, – отозвался Пенсон, втыкая вилку в омлет.

Мадам Серена была слишком занята, чтобы подолгу болтать с посетителями, и она удалилась в кухню. Глядя ей вслед, законник подумал, что наверняка есть и те, кто не доволен решением судьи Мюноса. Каждый судит с позиции своего жизненного опыта, убеждений и верований, не так ли? Но его, честно говоря, вся эта суета вокруг дела повитухи теперь не волновала. Сегодня вечером Леонора с вещами приедет в его квартиру и он преподнесет ей купленное накануне колечко с рубином, а через два дня они уедут, сначала в Марсель, а оттуда на корабле на Реюньон.

Орган умолк, и тому была причина. Луиджи уже шел к террасе таверны в белой рубашке с жабо, и его густая шевелюра отливала на солнце синевой, как вороново крыло. Вскоре бывший странник остановился у столика судьи.

– Хочу пожать вам руку, мсье, и выразить свою признательность за то, что вы уступили место такому замечательному человеку, как судья Мюнос! Он блестяще провел заседание. Признаться, поначалу он не показался мне человеком широких взглядов, я думал, перед нами – суровый блюститель нравственности. Но через некоторое время я уже не сомневался, что он оправдает Анжелину и Розетту.

– Я рад, что все закончилось благополучно. А еще я хочу выразить вам свое восхищение, мсье де Беснак. Вы – одаренный музыкант.

– Спасибо! Я не подходил к инструменту с тех пор, как Анжелину арестовали. Но теперь, когда она снова свободна, я ощутил острую потребность сочинить нечто радостное. До свидания, господин судья! Мне нужно препроводить в дом матери одного замечательного маленького господина, которого я на пару часов оставил в больнице с женой.

Луиджи настоял на том, чтобы остаться на ночь в палате Анжелины. Она чувствовала себя разбитой после стольких треволнений, и ко всему прочему добавилась еще и упорная мигрень. Ему пришлось довольствоваться неудобным креслом. Сестра-послушница зажгла маленькую керосиновую лампу. Как только супруга задремала, он получил возможность сколь угодно долго смотреть на ее нежный профиль, слушать дыхание, подстерегать малейшее дрожание ресниц. В конце концов сон сморил и его, но он часто просыпался. Лицо Анжелины просветлело, она дышала размеренно и спокойно, и тревога понемногу стала отступать.

Спящая красавица вернулась к жизни с первыми проблесками зари, когда церковный колокол трижды подал с холма свой сильный голос. Эхом отозвалось пение петуха, и потом в городе снова стало тихо.

– Господи, какая красота! – тихо проговорила молодая женщина, глядя в окно.

На небе появился слепяще-белый полукруг восходящего солнца, словно бы задрапированный огромным покрывалом из сиреневого шелка с вкраплениями пурпура и золота. Из темной кроны магнолии, хлопая крыльями, вылетела пара горлиц. Радуясь свету, эти верные концертанты рассвета запели.

– Ночь закончилась, – прошептала Анжелина, и ее лицо осветила ясная улыбка. – У меня больше ничего не болит, и я так счастлива! Луиджи, любовь моя, увези меня далеко-далеко, в твой дом, в Лозер!

В деревне Ансену, среда, 30 августа 1882 года

Жан Бонзон, напевая, починял крышу овчарни, поврежденную веткой, которую в грозу сбил с дерева ветер. Сжимая в руке молоток, горец полной грудью вдыхал прохладный воздух: осень подбиралась к их затерянной в горах долине. Справа, на покатом склоне, паслись овцы и ягнята, появившиеся на свет этой весной.

Запах горящего дерева навевал мысли об обеде, который наверняка уже был готов, – стручковая фасоль с луком, жаренная на сале.

– Жан! Жан!

Прижимая к груди Бруно, к овчарне бежала Албани. В свободной руке у нее было письмо.

– Жан, пришло письмо от Анжелины, так сказал почтальон! Спускайся скорее и прочитай его мне!

– Конечно, я тебе его прочитаю, да и себе заодно! А наши соседи тоже с почтой?

– Откуда мне знать, Жан? Поторопись!

– Еще минуту подожди!

Бонзон отложил молоток и гвозди и, сложив руки рупором у рта, прокричал:

– Огюстен! Жермена! Письмо пришло!

Сапожник с женой решили остаться в высокогорной деревушке Ансену насовсем. Зная, что не сможет мириться с враждебностью соседей и бывших клиентов, Огюстен нашел в «изгнании» свои преимущества и ни о чем не жалел. Жермена, до второго замужества звавшаяся вдовой Марти, продала свой дом возле ярмарочной площади, и на эти деньги чета приобрела крепкий дом, в котором родился Бруно и отошла в мир иной его мать Коралия. Дом на улице Мобек вместе с диспансером у них снял новый доктор, приехавший в городок вместе со всем своим семейством.

– Foc del cel! Огюстен, ты оглох, что ли? – крикнул Жан Бонзон.

Жермена выбежала из дома первой и помахала соседу.

– Не кричи так, Жанно! Мы тоже получили письмо и уже идем! Огюстен ищет свои очки.

Обрадованная Албани чмокнула Бруно в щечку. Она наконец-то познала счастье материнства и просто-таки обожала своего мальчика. Появление новых соседей стало для нее благом: семьи много общались между собой, так что зима обещала быть менее скучной благодаря дружеским посиделкам, песням и игре в карты.

– Diou mе́ damnе́! Куда-то очки запропастились! – буркнул Огюстен, хлопая своего шурина по плечу. – Не ты ли их у меня стянул, а, Бонзон?

– В отличие от тебя, мне одной пары глаз хватает! Ну, будем читать, не то Албани оставит нас без обеда.

Женщины присели на лавку перед домом, а сапожник и горец остались стоять.

– Я начинаю! – торжественно объявил Бонзон.

– Это еще почему? – ворчливо спросил у него отец Анжелины.

– Чтобы тебя позлить!

Огюстен поморщился и принялся раскуривать трубку. Сердце его забилось быстрее при мысли, что он услышит слова, начертанные рукой дочери там, в Лозере.

Дорогие тетушка Албани и дядя Жан!

Пишу в своей комнате, откуда открывается прекрасный вид на холмы и далекие горы. Погода у нас стоит жаркая, и днем приходится постоянно быть в доме, потому что тут прохладно. Лето заканчивается, и я наслаждалась каждым его мгновением в обществе супруга и моего дорогого малыша.