Лора Бекитт - Любовь и Рим

– У него есть мать, она живет на Субуре. Будет лучше, если его доставят прямо туда.

…Крики на улице возвестили о появлении страшной процессии. Тарсия была дома; она выглянула в окно и сразу все поняла. Она сбежала вниз, и хотя ее душу словно бы разрывало в клочья, удержалась от плача и причитаний и очень спокойно, как могло показаться со стороны, указала путь наверх.

Следом с горестным воплем вбежала какая-то девушка; она исступленно рванулась вперед, но Тарсия оттолкнула ее и склонилась над сыном. Она велела положить его на кровать и быстро освободила изголовье, убрав подушки. Люди, что принесли Элия, чуть потоптавшись, ушли. Тарсия не задала им никаких вопросов: все было ясно и так. Незнакомая девушка продолжала плакать, дрожа всем телом. Тарсия резко обернулась к ней:

– Кто ты?

– Я… я невеста вашего сына. – У нее были круглые, испуганные, ничего не понимающие глаза.

– Тогда не стой, а беги за помощью. Или нет… – Внезапно лоб женщины прорезали морщинки. – Ты умеешь читать? – Она поднялась и, пошарив в сундучке, отыскала какой-то предмет. – Вот табличка. Беги и найди этого человека. Скажи, с его сыном случилось несчастье. И пусть приведет самого опытного врача, какого сможет отыскать.

Девчонка исчезла. Тарсия принесла воду и осторожно смывала кровь и песок с лица и волос Элия. Она разрезала тунику на его груди, чтобы ему было легче дышать. Иногда он стонал, не открывая глаз. Женщина чувствовала в душе какой-то мертвенный ужас, рассеять который могло только появление Элиара. Как ни странно, она не допускала даже мысли о том, что, возможно, его давно уже нет в Риме.

Он явился под вечер в сопровождении какого-то человека; быстро сбросив короткие военные плащи, они склонились над раненым. Потом Элиар отошел, уступив место своего спутнику, и тот принялся осторожно обследовать тело юноши.

Элиар не двигался. Его глаза словно бы остановились, но в зрачках полыхало темное пламя. Он судорожно сжал кулаки и не произносил ни слова. В какой-то момент чутко улавливающий его состояние товарищ, не поворачиваясь, произнес:

– Выйди из комнаты, Элиар, ты мне мешаешь. – После чего обратился к застонавшему Элию: – Потерпи, дружок!

Он принялся отдавать Тарсии короткие приказания – что подать, что сделать. Женщина повиновалась беспрекословно. Она выглядела очень сдержанной, он не заметил ни вздохов, ни слез, только ее большие серые глаза казались слишком широко распахнутыми и неподвижными.

Потом он вышел к Элиару, который ждал на лестнице, и тронул его за руку.

– Спина цела, Элиар, это главное. А остальное… Молодой – заживет. Только нога… Там такой перелом… Я вправил, как мог, но… боюсь, возницей ему уже не быть.

Элиар едва не задохнулся:

– Возницей?! Альфин, мгновение назад я не знал, останется ли он жить!

– Это твоя жена? – Альфин кивнул на дверь.

– Теперь уже не знаю, – сказал Элиар. Потом спросил: – Как думаешь, если я сейчас оставлю службу, мне дадут обещанную землю?

– Ты серьезно?

– Меня слишком долго здесь не было, – медленно произнес Элиар, глядя на видневшийся в маленькое оконце темно-синий кусочек неба. – Похоже, меня не было… нигде.

– Возьми себя в руки и подумай.

– Конечно, – кивнул Элиар, словно не слыша его слов. – Знаешь, я придумывал сотни причин, чтобы задержаться в Риме, все ждал, что меня позовут… И дождался.

– Ты хочешь начать все сначала?

– Думаешь, не получится? Говорят, дорога в подземное царство может начаться в любом месте, так почему нельзя пойти дорогой новой жизни? Хотя нет… Сохранить бы старое…

Он недоговорил: дверь открылась, на пороге появилась Тарсия.

– Он уснул. Выпейте вина, – обратилась она к мужчинам. Потом повернулась к стоявшей позади девушке: – А ты иди домой. Уже поздно. Придешь завтра.

Альфин улегся спать, посоветовав им сделать то же самое, но они не послушались и сели у изголовья Элия. Наступила ночь, и взаимное молчание уже не казалось разделявшей их глухой каменной стеной. В какой-то миг Тарсия протянула руку и дотронулась до пальцев Элиара – это тихое, нежное касание дало понять намного больше, чем сказали бы все слова: о блуждавшей в душе тревоге, о прощении, мольбе и любви.

Ливия стояла на палубе корабля под названием «Амфитрита» и смотрела на великолепную картину заката, в которой была некая страшная обнаженность, открытость: казалось, мир – это сцена; занавес неба вот-вот раздвинется, и появятся боги-актеры. Но Ливия знала, этого не случится, и она не ведала, что там, за этой стеной: другая жизнь, вечная тьма, начало или конец.

Небо над головой было тускло-зеленым, там, вдали, звезды уже прокладывали искристую дорогу, тогда как прямо перед глазами, на пугающе ярком фоне висел винно-красный, казалось, разбухший от цвета, огромный солнечный шар. На лике мира лежала тень печали, словно бы исходящей откуда-то из темной, вечно бунтующей бездны морских глубин.

Хотя Ливия закуталась в плотный длинный плащ, холодный ветер пробирал ее насквозь; казалось, в теле не осталось уголка, куда бы ни проникли его ледяные руки. Все люди на корабле были тепло одеты: в войлочные шляпы, накидки с капюшоном. Стоял конец октобрия, судоходный сезон заканчивался: вероятнее всего, обратно придется возвращаться сушей. Она уехала из Рима в спешке, собравшись за один день, и взяла с собой только двух рабынь и самые необходимые вещи.

Шло время, и она понемногу разбиралась в текущих делах и отчасти – в самой себе. Появились новые проблемы: нужно было как-то устраивать судьбу Асконии и Луция-младшего. Ливия все чаще слышала разговоры о том, что она еще сравнительно молода и непременно должна снова выйти замуж.

Действительно, женщине трудно жить одной, особенно когда у нее есть хотя бы один несовершеннолетний ребенок. Ливия была знатна, богата, ей не составило бы труда найти подходящего жениха, – разумеется, речь шла о чисто деловом предприятии. Многие из тех, кто окружал Луция Ребилла в последние годы жизни, продолжали посещать ее дом, и Ливия принимала их также почтительно и радушно, как прежде. Она не могла позволить себе отказаться от этих связей…

Жизнь с Луцием представлялась ей большим, мягким серым покрывалом, на котором пестрело несколько неровных, ярких заплат, неуместных, как цветы на снегу, – то были отношения и встречи с Гаем Эмилием. И ей хотелось лечь под это покрывало, оторвав заплаты, и проспать под ним до конца жизни. Но… Гай Эмилий! Что бы ни случилось, рядом с ним мир воспринимался таким, каков он есть, тогда как, живя с Луцием, она была вынуждена к чему-то приспосабливаться и тем самым что-то терять. Жалела ли она об этом? Нет.