Джудит Макнот - История любви леди Элизабет

– На вид это страшно съедобно, – пошутил он. – Я рассчитывал на наш «традиционный» завтрак.

Она улыбнулась, повернувшись к нему.

– Когда мы должны вернуться? – спросила Элизабет, представляя себе, как уютно ей здесь с ним.

– Через два месяца, если тебя устроит.

– Прекрасно, но ты уверен, что тебе не будет скучно – или ты не будешь беспокоиться, что забросил свои дела?

– Если бы дела так страдали от того, что я их забросил, любовь моя, то после трех последних месяцев у нас были бы пустые карманы. Очевидно, – продолжал он, улыбаясь, – я устроен лучше, чем думал. Кроме того, Джордан известит меня, если какая-то особая проблема потребует моего внимания.

– Дункан снабдил меня почти сотней книг, – сказала Элизабет, стараясь придумать, чем он сможет заняться, если они останутся, – но ты, вероятно, уже их прочел и, даже если нет, – со смехом добавила она, преувеличивая, – ты бы расправился с ними к среде. Я боюсь, ты будешь скучать.

– Мне будет трудно, – сухо согласился Ян. – Среди снегов, здесь, с тобой. Без книг и дел, чтобы занять время, я не знаю, что я буду делать, – добавил он с хитрой усмешкой.

Элизабет густо покраснела, но, когда она посмотрела ему в лицо, голос у нее был серьезен:

– Если бы дела не шли у тебя так хорошо, если бы ты не накопил такое богатство, то мог бы быть счастлив здесь, не так ли?

– С тобой?

– Конечно.

Его улыбка была такой же серьезной, как и ее.

– Абсолютно. Хотя, – добавил Ян, соединяя руки за ее спиной и притягивая к себе еще ближе, – ты, может быть, не захочешь остаться здесь, когда узнаешь, что твои изумруды снова лежат в своих ящичках в Монтмейне.

Она подняла голову, и ее глаза засияли радостью и любовью.

– Я так рада. Когда я поняла, что Роберт придумал свою историю, мне было больно думать о проданных драгоценностях.

– Станет еще больнее, – безжалостно добавил он, – когда ты узнаешь, за сколько я выкупил твои изумруды. Мне пришлось заплатить сорок пять тысяч фунтов за то, что было уже продано, и пять тысяч фунтов за остальные драгоценности ювелиру, которому ты их продала.

– Этот… этот бессовестный вор! – вырвалось у нее. – Он дал мне пять тысяч фунтов за все! – Она покачала головой в отчаянии от того, что Яну не хватает умения торговаться. – Он ужасно обманул тебя.

– Меня это, однако, не беспокоило, – продолжил шутить над ней Ян, получая от этого огромное удовольствие, – потому что я знал, что верну все из твоих карманных денег. С процентами, разумеется. По моим подсчетам, – сказал он, останавливаясь, чтобы высчитать в уме то, что Элизабет считала бы несколько минут на бумаге, – на сегодняшний день ты мне должна около ста пятидесяти одной тысячи ста двадцати шести фунтов стерлингов.

– Сто и… сколько? – воскликнула она полусмеясь, полусердито.

– Есть еще маленький вопрос о стоимости Хейвенхерста. Я добавил его к этой сумме.

Слезы радости затуманили ее прекрасные глаза.

– Ты выкупил Хейвенхерст у этого ужасного мистера Демаркуса?

– Да. И он действительно «ужасен». Ему бы быть партнером твоего дядюшки. У них обоих инстинкты торговцев верблюдами. Я заплатил сто тысяч фунтов за Хейвенхерст.

Элизабет изумленно открыла рот, и восхищение осветило ее лицо.

– Сто тысяч фунтов! О, Ян…

– Я люблю, когда ты произносишь мое имя.

Она улыбнулась в ответ, но ее мысли все еще были заняты великолепной сделкой, которую он совершил.

– Я бы не могла добиться большего! – великодушно призналась Элизабет. – Ровно столько Демаркус заплатил за Хейвенхерст, и когда документы были подписаны, он сказал мне, будто уверен, что получит за него сто пятьдесят тысяч фунтов, если подождет год или два.

– Вероятно, он мог получить столько.

– Но не от тебя, – гордо заявила Элизабет.

– Не от меня, – согласился Ян, усмехаясь.

– Он пытался?

– Демаркус запросил двести тысяч фунтов, как только понял, как важно для меня выкупить обратно твой дом.

– Ты должно быть проявил много сообразительности и умения, чтобы заставить согласиться уступить так много.

Отчаянно стараясь не расхохотаться, Ян кивнул.

– Очень много уменья, – согласился он, задыхаясь от смеха.

– И все же, интересно, почему Демаркус был так уступчив?

Поборов приступ смеха, Ян сказал:

– Думаю, потому, что я показал ему: есть вещь, более необходимая ему, чем чрезмерная нажива.

– Правда? – спросила она с интересом и уважением. – Что же это было?

– Его глотка.

Сидя на террасе около балюстрады, Ян смотрел на великолепные сады Монтмейна, где Элизабет и их трехлетняя дочь Каролина склонились над геранью, рассматривая яркие цветы. Их головы были так близко друг к другу, что блестящие золотые волосы Элизабет сливались с волосами Каролины. Элизабет сказала что-то, и Каролина рассмеялась серебристым счастливым смехом, глаза Яна сощурились в улыбке от этого веселого звука.

За садовым из кованого железа столиком позади него его дед и Дункан погрузились в шахматную игру. Сегодня должны были прибыть семьсот гостей, чтобы присутствовать на балу, который устраивал Ян по случаю дня рождения Элизабет. Сосредоточенное молчание игроков было неожиданно нарушено появлением шестилетнего мальчика, уже сейчас удивительно похожего на Яна, и его учителя, имевшего вид человека, доведенного до грани отчаяния необходимостью справляться с шестилетним интеллектом, который тоже удивительно напоминал способности Яна.

– Прошу прощения, – извинился мистер Твиндел, кланяясь играющим, – но у нас с мастером Джонатаном завязался спор, который, как я сейчас понял, вы, викарий, если будете так добры, можете разрешить.

Оторвав взгляд от доски и все еще думая о победе, которая была почти у него в руках, Дункан сочувственно улыбнулся измученному учителю.

– Чем я могу помочь? – спросил он, переводя взгляд с учителя на красивого шестилетнего мальчика, чье внимание тотчас же приковала шахматная доска.

– Это касается, – объяснил мистер Твиндел, – вопроса о небесах, викарий. Особенно того, как выглядит рай, который, как я все утро пытался убедить мастера Джонатана, не заполнен всякими несообразностями.

При этих словах мастер Джонатан отвел задумчивый взгляд от доски, заложил руки за спину и посмотрел на двоюродного деда и прадеда, как бы приглашая их разделить его мнение по поводу рассказа, слишком нелепого, чтобы верить в него.

– Мистер Твиндел, – объяснил мальчик, стараясь не засмеяться, – думает, что на небесах улицы сделаны из золота. Но, конечно, этого не может быть.

– Почему не может быть? – удивленно спросил герцог.

– Потому что летом улицы будут слишком раскаленными для лошадиных копыт, – ответил Джон, несколько удивленный близорукостью суждений прадеда. Выжидательно посмотрев на двоюродного деда, сказал: