Глаза цвета неба (СИ) - Комаровская Элли

Ночью у себя в шатре, Ногай пьет и размышляет, как поступить, ему не хочется отпускать Настю. Никиту (Настю) приводят в шатер Ногая. Темник говорит, что ее мужа отпускают домой. Настя радуется доброй вести. Ногай говорит, что и за нее просил князь Ярослав. Настя с надеждой смотрит на Ногая, но он начинает к ней приставать. Настя зажмуривается и просит прекратить и отпустить ее. Ногай отступает от нее, но говорит, что не отпустит из Орды, а ее казнят за подлог. Настя в слезах прибегает к мужу и рассказывает, что он свободен, а ее не отпустили. На небе уже рассвет. Ногай уже в стеганом кожаном бушлате и кольчуге собирает людей на новую тренировку. К нему с гневными криками бежит Иван, требуя исполнить волю хана и отпустить Никиту. Его скручивают нукеры. За ним подбегает Никита (Настя). Ногай не смотрит на Ивана, только на Настю и, видя мольбу в ее глазах, говорит, что отпускает ее.

Айжан, жена хана Берке, рожает мальчика. Устинья меняет родившегося ребенка на мертвого, чтобы наследником был только крепко полюбившейся ей Менгу-Темир. Менгу-Темир, понимая, что сильно впал в немилость, сбегает и объединяться с Хулагу.

Берке становится плохо. В присутствие лекаря и муллы Ибрагима он назначает Ногая своим приемником. Ногай получает письмо от Менгу и едет на встречу с ним. Менгу говорит, что объединился с Хулагу и предлагает Ногаю уступить ему власть, дабы не разжигать междоусобную войну. Ногай соглашается. За Хулагу остаются занятые монгольские земли.

В полутемный шатер Ногая-аги, главного военачальника великого хана, вошел воин в полном боевом облачении.

Вошел дерзко, без спроса. Ногай же был облачен в длинный и простой халат — он уже готовился ко сну.

Это был вызов. Лицо бойца не было видно под шлемом. Может, Менгу-Темир решил убрать его, перестраховаться.

Таковы порядки в Орде: всегда будь начеку. Ногай сжал кинжал, что висел на поясе просторного халата.

— Кто ты? Как ты посмел войти? — на вопросы воин не ответил, а начал медленно снимать пластину доспеха.

Она звонко брякнула о землю. Ногай напрягся, готовый ко всему. Воин вскинул руки, снял с головы шлем, а за ним шерстяной подшлемник; разметались по плечам длинные золотые локоны, и Ногай увидел их: глаза цвета неба.

Вслед за подшлемником полетела и кольчуга, осталась лишь рубашка. Ногай, завороженный, продолжал глядеть на воина. Деву-воина. Недопустимая, невозможная… манящая. Разве может женщина вот так в глаза смотреть мужчине, как равная?

Цвет глаз ее так необычен, он сводит с ума. Страсть поет свою песню, древнее как мир желание закипает в крови хана, и все остальное меркнет в его мыслях.

Ногай идет к ней. Он уже так близко, что чувствует ее горячее дыхание. Девушка решительно сбрасывает холщовую рубашку. В жар бросает главнокомандующего: вот она, совсем рядом. Грудь ее обмотана широким полотном.

— Вот, как ты пряталась, — усмехается Ногай. Рука его тянется к девушке, он касается пальцами ее горячей гладкой кожи.

Девушка закрывает глаза, вздох, хан ощущает ее дрожь.

Как же давно ему хотелось это сделать! Он наклоняется, целует ее шею. Его рука скользит по ее плечу, за спину, он ищет узел — находит.

Умелыми пальцами развязывает, ощущая снова ее трепет и вздох. Военачальник разматывает медленно полотнище со столь вожделенного им тела, ткань падает вниз, к рубашке, высвобождая налитую девичью грудь.

Тут уж терпение сдает у военачальника, прижимает крепко к себе он прекрасную деву, едва ли не оставляя на коже ожоги от поцелуев, руки его скользят без разбора по женскому телу.

Девушка хватается руками за воротник его халата, изгибается, стонет. Тянет ордынец с ее бедер походные серые штаны. Вот она вся перед ним, только его.

Руки девы обнимают, стягивают халат с хана. Горячие тела их соприкасаются.

Ногай находит, сжимает ее упругую большую грудь и валит девушку он на топчан. Еще миг, и овладеет он ею, такой желанной… Но настигает его тьма, и Ногай-ага просыпается в горячем поту. Наваждение…

Такие сны вызывали в его сердце небывалую доселе тоску. Он злился на себя за эту слабость.

После такого жаркого, безумного сна приказывает он седлать коня и скачет по степи долго-долго, пока не заалеет небо.

Как в детстве, еще мальчишкой, любил он на полном скаку отклониться на круп коня, раскинуть руки и почувствовать себя вольной птицей.

И смотреть в небо, бескрайнее, бесконечное, как степь. В такие минуты ощущал он покой и легкость.

Но и здесь ждал его подвох — алый цвет сменялся вскоре на ярко-голубой. Бескрайнее синее небо напоминало ему ее глаза. Настя…

Совсем незаметно пришла в Орду осень. В морозном утреннем воздухе уже явственно ощущались пряные запахи степи. Главнокомандующий нового великого хана, стоя на возвышении, следил за тренировкой лучников. Где-то вдали слышались удары бубна и горловая песня шамана. Тренировка шла вяло. Лучники то ли не проснулись, то ли озябли — стреляли из рук вон плохо.

Без интереса взирал Ногай на тренировку, скорей по привычке. Многое из того, что было важно, стало мелким и незначительным, поблекло. Он терзался, не было покоя его душе, не ощущал он себя цельным, как раньше. Лицо же его, как всегда спокойное, не выдавало никаких эмоций.

— Крысы! Тупые ослы! Лопни ваши бараньи глаза! Вы стреляете, как бабы! — орал, надрываясь, сотник.

«Да, баба бы тут не промахнулась», — вспоминая о Насте, подумал Ногай. Улыбнулся в душе возникшему образу.

Эта дева меняла в нем то, что исконно воспитывала орда. Женщина была всегда лишь ценным приобретением, богатой наживой — изнеженное существо, созданное для удовольствий, но женщина, пренебрегающая своими интересами ради долга, рискующая собой ради земляка, не говоря уже о боевых способностях — выходила за рамки его жизненного опыта.

Если бы чувства к славянке были продиктованы только похотью, он бы справился с этим. Настя же восхищала его, проникала в сердце, терзала разум. Он набрал в грудь воздуха и тяжело вдохнул. Сотник счел это за досаду, оценку плохой работе и напустился на стрелявших еще пуще.

Ногай взял лук; стрела, выпущенная им на волю, пропела в воздухе и попала прямо в цель. Воины восторженно загалдели.

— Те, кто будут плохо сегодня стрелять, останутся без ужина! — Крикнул Ногай. Воины загудели, и занятия по стрельбе продолжились с новым рвением.

Ногай сгонял свою тоску в бесконечных тренировках. Поднимался он рано, когда небо было еще темным, и гнал в степь коня. После упражнялся с мечом и в стрельбе из лука. Постоянно на виду среди воинов, он вдохновлял их своим примером, они тянулись за ним.

Ордынцы подмечали и меж собой говорили: Ногай-ага еще до зари в седле, а новый великий хан Менгу-Темир нежится в шатре до полудня. Ногай храбрый и могучий воин, ему бы быть нашим Великим ханом!

Мулла Ибрагим всегда был благосклонен к Ногаю. До него доходили речи, идущие в Орде. Несправедливым и ему казалось, что престол занял Менгу-Темир, ведь знал он об истинной, последней воле Берке. Часто вел он с Ногаем разговоры.