Чёрный княжич (СИ) - Бурук Бурк

— Как это? — растерялась Вика, — к вам.

— Да, это понятно, — улыбнулась Темникова, — а к кому мне? Ко мне — пенсионерке или ко мне — военному историку? Или, — она понизила голос, — КГБ рассекретил архивы и вы пришли ко мне — секретному агенту безопасности?

— А вы, что? — Вика нервно оглянулась, — действительно?..

— Шутка, — улыбнулась Галина Ивановна и, дождавшись облегчённого выдоха, добавила, — комитет не стал бы сливать своих агентов, даже бывших.

— «Вот же, гадская старушка», — подумала Вика, а вслух произнесла:

— Нет, я к вам как к Княгине Темниковой.

— Ух ты! — впервые за весь разговор Галина Ивановна показала настоящие эмоции, — на моей памяти это-о, — протянула она, — ну да, впервые это. И чем же, простите, патриархальный и ретроградный род Темниковых заинтересовал ваше феминистское издание?

— Почему это феминистское? — обиделась Вика.

— Так, а какое же?! — деланно удивилась княгиня, — просматривала я ваш журнальчик как-то. Вот прям бойцовский клуб, а не женский журнал — борьба со стереотипами, борьба за права, борьба за карьеру. Ужас что такое.

— Ну, номер такой попался, наверное. Да и потом, согласитесь, что женщина имеет право…

— Женщина имеет право на всё, — отрезала Темникова, — равно как и мужчина. Только к чему за это бороться торжественно и напоказ. Просто берёшь и делаешь. Разумеется вы сейчас назовёте сотни причин почему так не получится. А я вам скажу одно, если не делаешь значит оно тебе не сильно-то и нужно. Впрочем, бог с ним. Так чем обязана?

«Берёшь и делаешь, — хмыкнула Вика, — наверное это легко если ты Темникова, если тебя с рождения учат жить над обществом и вниз снисходительно поглядывать. А если ты просто человек? Если твоя жизнь сплошные дедлайны (университет — 22 года, свадьба — 25, первый ребенок — 27) вот тогда как? А тебе хочется карьеру, хочется жизнь интересную, как это всё совместить, разместить? Втиснуть то, что нужно тебе, в длинный список того, что ожидают от тебя другие. Ну да, гусь свинье не товарищ, эта княгиня, военный историк и, возможно, секретный агент попросту не поймёт, как трудно жить под постоянным давлением общественной морали. Да вот и бес ним, с обществом, оно ж у тебя внутри сидит — зудит беспрестанно, надо, надо, надо. Тебе уже двадцать пять — осталось хрен да маленечко. Вот же бля! А может, так и надо? Может, вот эта самая Темникова и есть выродок неправильный — ошибка природы? Недаром же родовой аристократии в мире почти не осталось».

— Галина Ивановна, — собравшись с мыслями, начала Вика, — а не сохранилось ли у вас случайно каких-либо записей или писем, ну, или иных свидетельств о жизни ваших предков в восемнадцатом веке. Я понимаю, конечно, войны, революции, другие катаклизмы там. Но, может быть, всё-таки…

— Что значит «может быть» и что значит «случайно»? — приподняла бровь Темникова, — это же архив рода. Естественно, всё в сохранности. Причём здесь революции и прочие, как вы выразились, катаклизмы? Всё, что могли, — сберегли, что не получалось, — скопировали. Мои племянники перевели архивы в электронную форму, но и бумажная версия никуда не делась. Это же память рода — как её потерять?

— Великолепно, — воодушевилась журналистка, — а можно на них посмотреть?

— Разумеется, нет, — просто ответила Галина Ивановна.

— А-а, — Вика несколько зависла. Когда она шла на эту встречу, то предполагала, что Темникова вообще ничего не знает о своих предках или что архивы безвозвратно утрачены. Только почему-то ей не пришло в голову, что бабка возьмёт и откажется показывать документы. — Но почему?

— Как это, почему? — Галина Ивановна с каким-то даже умильным восхищением взглянула на девушку. Мол, вот ведь какая дурочка, просто прелесть что такое, — это же семейные архивы, а вы, простите, вот ни разу не Темникова.

— Что, вообще никак? — не теряла надежды журналистка, — мне ведь только одну информацию глянуть нужно и всё.

— Голубушка, — Темникова посуровела, — конечно же, никак. Но вы не отчаивайтесь, просто скажите, что вас так заинтересовало, и если ничего особо секретного нет, я отвечу. На память пока не жалуюсь, да и профильное образование, так сказать, располагает.

— Ну, это длинная история.

— Так и у меня в ближайшие лет пять срочных дел не предвидится. Вы вот что, Виктория Дмитриевна, разлейте-ка нам ещё коньячку, а я пока сварю кофе, да и поговорим уж серьёзно, без шалостей.

Галина Ивановна довольно легко для своих лет поднялась из кресла и отправилась на кухню, давая тем самым Вике время, чтобы собраться с мыслями. Зашумела кофемашина. Странно, к образу Темниковой больше подошла бы классическая джезва и чашечки тонкого фарфора. А впрочем, разговор предстоял деловой и эдакая утилитарность была вполне уместна. Кофе оказался вкусен, коньяк мягок, а Галина Ивановна внимательна и молчалива. Всё это несколько расслабило Вику, успокоило, что ли, и она, уже не дёргаясь, медленно и с подробностями изложила все детали редакционного задания.

А история и впрямь вышла интересной.

Маргарита Львовна Королькова — главред «La Femme», она же — королева Марго, в далёком восемьдесят шестом была просто Ритой, студенткой филфака. И дружила она с Валериком из историко-архивного. Ну, как дружила? А впрочем, неважно. Так вот, Валерик этот, живо интересовался историей российского дворянства. Хобби такое у парня было, что тут скажешь. И, как полагается увлечённому человеку, при каждой встрече, считай — свидании, он фонтанировал датами, именами, интересными фактами. Рита всё это стоически выслушивала, тем паче Валерик был неплохим рассказчиком. Историй было много, но вот одна Рите почему-то надолго запомнилась. Вернее, даже не история, так, любопытный казус.

Обсуждая падение морали дворянства, приведшее к его дискредитации, Валерик, в числе прочего, упомянул об одной нелепице. Дескать, на каком-то родовом кладбище то ли княжеского, то ли графского рода, похоронена собака. Рита усомнилась было, как же так, освящённая земля, православные ценности, ну и всё такое. Валерик на это скривился, мол, имели графья эти ценности вместе с православием. А на фамильном кладбище действительно находится могила с памятником в виде собаки и надписью: «Память за верность». Ну и кто там может лежать? Ясно же, что любимая борзая охреневшего барина. Рита спорить не стала, во-первых, да и пёс с ними, с князьями этими, ну или графьями, неважно. А во-вторых, она как раз обдумывала, как бы поудачнее намекнуть Валерику, что пора бы уже от научных диспутов и прогулок по набережной переходить к поцелуям, да вот хотя бы в подъезде для начала.

С Валериком, увы, (а может, и к счастью, кто знает?) так и не сложилось, но история почему-то запомнилась. И когда лет через тридцать с гаком главный редактор Маргарита Львовна на какой-то светской тусовке случайно встретила Валерия Фёдоровича, доктора наук и какого-то члена чего-то там, то среди радостных «а помнишь!» зашёл разговор и о пёсьей могиле. Валерик, что удивительно, сей казус тоже не забыл. Возбудился как в молодости, пухлыми ручками заразмахивал. Оказывается, ликвидировали то кладбище, развязка федеральной трассы там теперь. Но перед тем выяснилось, что памятник в виде собаки оказался работой какого-то жутко знаменитого итальянца и место ему, этому самому памятнику, в музее.

Народ расценил здраво, что раз такое наверху находится, то стоит и под землёй пошарить, а ну как у этой псины ошейник с бриллиантами. Собственно говоря, так и вышло, почти. Могилу вскрыли аккуратненько, специалисты археологи работали, а не похмельные бульдозеристы, и на экспертизу всё, что найдено, отправили. А найдено было женских украшений в количестве изрядном, все из драгметаллов да с каменьями, пара кремневых пистолетов (тоже не из дешёвых) с гравировкой собачьей головы на рукояти. И, собственно, владелец всего этого добра, вернее, владелица — эксперты определили, что останки принадлежат молодой женщине. Да и ещё одна деталь: один из перстней в могиле был опознан, как принадлежавший Елизавете Петровне, императрице всероссийской, подаренный ей английским послом. На этом и всё — ценности разошлись по музеям, останки где-то прикопали безо всякой ажиотации и больше эта история никого не интересовала.