Жена самурая - Виктория Богачева

Наоми начала с легкой пробежки, потом плавно перешла к пока еще невысоким прыжкам и стелющимся по земле перекатам. Она кувыркалась, делала стойки и выпрыгивала, приземляясь на руки, вытягивалась в тугую струну, использовала махи и выпады ног.

Она остановилась, приземлившись на одно колено, и опустила голову вниз. Ее спина и грудь вздымались, у Наоми сильно перехватило дыхание, и ей недоставало воздуха, но она была довольна проделанным. Она не тренировалась достаточно долго: целых две недели, пока заживали следы очередного наказания. И сейчас она радовалась, что не растеряла навык за прошедшее время. Теперь это стало особенно важным: она должна быть сильной и готовой ко всему.

Наоми поднялась и ладонью смахнула капли пота со лба. Она взяла палку, имитирующую нагинату, взмахнула ею пару раз, перебросила из руки в руку, проверяя точку равновесия и провела серию легких, скользящих выпадов и уколов. Она не атаковала невидимого противника, но оборонялась, стелясь и скользя по земле, уходила от его ударов.

Вначале в тренировках Наоми двигало желание доказать отцу, что она хорошая, достойная дочь. Она вычитала, что всех наследников клана Токугава обучали воинскому искусству, и решила, что, если она тоже научится, то отец будет ее любить. Когда-то голову Наоми посещали столь нелепые фантазии… Довольно скоро она смирилась, что отцу все равно, умеет она драться или нет, достаточно ли она успешна в каллиграфии, хвалят ли ее наставники. Любви к дочери у него не прибавлялось, да и как может прибавиться что-то к тому, чего просто нет?

Суровый дед Наоми отец заставил ее отца заключить брак, чтобы скрепить военный союз двух кланов. Любимую отца выдали замуж за другого, и она погибла родами. Такао ненавидел свою жену, считая, что она виновата в случившемся, и также ненавидел рожденную ею дочь. Мать Наоми умерла, когда ей едва исполнилось три, а отец привел в поместье новую хозяйку уже спустя неделю.

Наоми резко мотнула головой, избавляясь от неприятных воспоминаний. К чему было забивать ими голову? Они несли лишь горечь детской обиды да боль утраты единственного родного человека.

Взглянув на солнце, Наоми поняла, что провела на тренировочной поляне больше часа. Ей давно было пора возвращаться, чтобы успеть до пробуждения отца и мачехи. Она вошла в дом с заднего входа для слуг, улыбнулась в ответ на поклон повара и взяла блюдо с фруктами, не собираясь спускаться к завтраку. Неко уже ждала ее в комнате, и вид у нее был явно сконфуженный.

— Токугава-сама велел, чтобы вы были на завтраке, — сказала она, помогая Наоми снять кимоно. — Там будет вся семья. Он хочет рассказать о вашей помолвке.

— О, будто кто-то еще не знает, — язвительно фыркнула наследница Токугава и опустилась в деревянную бадью. Теплая вода помогла ей расслабиться и снять тянущее напряжение мышц, успевших слегка отвыкнуть от серьезных нагрузок.

Она редко виделась с членами клана, особенно с младшей ветвью. Ее никто особо не жаловал: видели поведение Такао и понимали, что он не ценит наследницу, а значит, не стоит и им. Впрочем, Наоми вообще сомневалась, что есть люди или вещи, которые отец бы ценил. Он не заботился о состоянии и положении клана, не волновался о своей чести. Когда-то Токугава были могущественной семьей, но за последние поколения превратились в торговцев и купцов. Еще десяток лет, и такие кланы, как Асакура, Ода, Минамото, Фудзивара и Тайра окончательно перестанут с ними считаться.

Изрядно остывшая вода вернула Наоми к реальности. Она вылезла из бадьи, замотавшись в простыню, разобрала на пряди длинные черные волосы, чтобы те быстрее сохли, и уселась перед низким столиком, за которым обычно занималась каллиграфией. Неко неслышной тенью скользила по комнате, убирая грязные бинты и кимоно, смахивая пыль, вытирая попавшую на пол воду.

Наоми смотрела перед собой отсутствующим взглядом. Ей было страшно, и неизвестность пугала ее больше всего. Что она знала о клане Минамото?

После внутренне резни, устроенной несколько лет назад, клан — хотя о каком клане можно говорить, если от него остались лишь двое? — жил очень уединенно. В поместье не бывали гости, не устраивались приемы и встречи. Двух оставшихся в живых мужчин Минамото видели лишь во дворце Императора и — изредка — в домах других кланов.

Достоверных сведений было ничтожно мало, зато слухов — предостаточно. Чего стоили одни лишь сплетни о расправе, учиненной Кенджи и Такеши Минамото над убийцей их родичей. Или о том, как Минамото наказывают провинившихся крестьян. Или о том, как они обращаются с женщинами. Если хоть часть из них была правдой, то Наоми ждала очень, очень короткая жизнь.

Она вздрогнула и обхватила себя за плечи, почувствовав, что дрожит. Ей не следует верить пересудам людей. О ней иногда тоже болтают, и, если судить по тем разговорам, выходит, что она родилась строптивой калекой, изъян которой скрывает одежда. Иначе с чего бы отцу так не любить свою дочь? А может, она ему вовсе не дочь? Может, мать прижила ее от слуги?..

За подобными размышлениями Наоми провела большую часть утра, пока Неко не напомнила ей о скором завтраке. В четыре руки они ловко управились с кимоно и стянули ее волосы в красивый узел на затылке, украсив его гребнем и двумя длинными заколками с бусинами на концах.

— Не забудьте нанести пудру, — предусмотрительно напомнила служанка, протягивая хозяйке небольшую баночку.

— Даже не подумаю, — Наоми усмехнулась и приложила ладонь к правой щеке, где после вчерашнего вечера уже наметилось несколько синяков. — Для чего мне скрывать их? Будто то, что отец бьет меня, является тайной!

— Такао-сан рассердится.

— И пусть, — она дерзко сверкнула глазами. — Наказывать он меня больше не станет, лицо перед свадьбой портить не посмеет. Так что не вижу, что такого может сотворить со мной отец, чего бы еще ни делал. В любом случае, помолвку с Минамото он ничем перебить не сумеет.

Она улыбнулась с непривычной для себя циничностью и вышла за дверь, чтобы спуститься в большую комнату, где обычно проходили совместные трапезы. В ней собрались уже почти все представители клана, и Наоми улыбалась им, пока шла к своему месту по левую руку от отца. Она видела ответные улыбки, но знала, что они ничего не стоят. Никто из них никогда не заступался за нее, не пытался поговорить с главой клана, не пытался его смягчить.

Ее лицо горело от любопытных, пристальных взглядов, вызванных то ли новыми